Лазарь Карелин - Землетрясение. Головокружение

Денисов усадил Леонида на кушетку, сел рядом и близко, все так и не снимая руки с его плеча. Теперь они остались вдвоём, Денисов затворил и дверь со двора, и дверь из кабинета в свою комнату — теперь он мог заговорить погромче.

— Ты знаешь? — спросил он и замолчал, прищурившись по–денисовски, так, что совсем не видно стало синих его глаз. Но всё равно их беспокойная жизнь угадывалась под веками, и веки вздрагивали.

— Да, — сказал Леонид. — Мне рассказали в постпредстве. — Он умолк, никаких он больше не знал слов, какие бы мог произнести вслух.

— Тебе рассказали, надеюсь, что Марьям была убита в первый же миг? Ты понимаешь, всё было кончено в первый же миг? Она не мучилась, ты понимаешь?

— Да.

— А Володя…

— Я знаю.

— А я вот убежал… Какой‑то провал в памяти, ничего не помню… Потом вернулся… Пожар на студии… Заметался… К рассвету мы откопали Марьям… Мне помогали Ксения Павловна, Фаддей Фалалеевич… Ты расспроси их… Марьям лежала как живая… Я даже крикнул: живая!.. Ей было не больно, поверь мне…

— Я верю, верю…

— Нет, обязательно расспроси их, непременно. А Птицин… Он отомстил мне!.. Знаешь, он отомстил мне… Здорово отомстил!..

Леонид прислушался: ему почудились завистливые нотки в голосе Денисова. Что же, или Денисов позавидовал сейчас участи Володи Птицина?

— Здорово отомстил! — повторил Денисов. — Ты знаешь, Лёня, они у меня всё время перед глазами... Я их вижу… И себя там вику… Жаль… — Денисов вдруг нагнулся, плечи у него затряслись. Он плакал. — Ты прости меня… Я сейчас…

Он плакал. Денисов плакал.

Леонид едва дождался утра. Он не спал, всматриваясь в квадрат ничем не занавешенного окна, подстерегал тот миг, когда начнёт сереть мгла в небе. Он почти всю ночь не сомкнул глаз. Кушетка, которую уступил ему Денисов, тоже была жертвой землетрясения: в ней вдруг начинали громко и протяжно переговариваться пружины. И звуки эти, когда Леонид задрёмывал, казались голосами людей, и в звуках этих длился их рассказ все о том же самом, о том же самом.

Весь вечер минувший и часть ночи продолжался этот рассказ. Пришла Ксения Павловна, кутаясь в платок, укрывая, будто туркменка, платком часть лица. Она стыдилась нагрянувшей на неё старости. Пришла Зоя в чужом, слишком просторном для неё платье, в мужских башмаках. Она принесла с собой папку с бумагами, папку со сценариями — всё, что осталось от архива сценарного отдела.

У этих женщин никто не погиб, у них не было мужей, не было детей, вообще не было родных в городе. Они и спаслись счастливо, отделались разве что ушибами. Но они были уже не теми, что раньше. Они переменились, да, им прибавилось по десятку лет, но дело было не в этом, не в морщинах вокруг глаз и губ. Они переменились изнутри. Опять вспомнилась война. И женщины на улицах городов, где побывали немцы и куда вернулись наконец свои. У этих женщин были удивительные глаза. Мудрые, настрадавшиеся, как на иконах.

Вот такими глазами и смотрели на Леонида Ксения Павловна и Зоя, когда рассказывали ему все о том же, все о том, кто погиб и кто уцелел, как погиб и как уцелел. И эти глаза тоже рассказывали, иной раз больше говоря, чем слова.

Бурцеву и его жене посчастливилось — ни царапины. Их не было сейчас в городе, они приходили в себя в Кисловодске. Цел и Углов. И его не было в городе, улетел в Ташкент. Фильм–концерт пока не снимается. Не до концертов. И Бочковы тоже отбыли в Ташкент. Там сейчас полно ашхабадцев. И в Баку тоже, и в Алма–Ате тоже. Кто залечивает раны, кто сил набирается, переводит дух. Марьям… Птицин… О них заговорили, когда Денисов вышел из комнаты. Кто‑то позвал его, и он на минутку, сказав, что на минутку, вышел.

— Вы видели их? — шёпотом спросил Леонид у Ксении Павловны.

— Да. — Она тоже свела свой голос к шёпоту. — Бедненькая… Такая красивая, молодая…

— Она сразу погибла?

— Не знаю… Кто это может сказать? Не знаю… А Володя, ведь он на помощь к ней кинулся. Подумать только, в его положении.., Я считаю это геройством…

— Это не геройство, — сказала Зоя. — Это любовь. Самая великая любовь, про какую я только знаю. И не из книжки, из жизни. Их рядом и похоронили. А он… — Она кивнула на дверь. — Он теперь изведётся. Вот помяните меня, он себя не простит…

Вернулся Денисов.

— О чём разговор? — спросил он, настороженно глянув на женщин.

— Да все о том же, — сказала Ксения Павловна. — Да, Лёня, а знаете, какая беда постигла Ваню Меркулова? У него вся семья погибла… Трое детей… Жена…

— Боже мой, боже мой, — сказал Леонид и вспомнил, увидел, как шёл через студийный двор Иван Меркулов, медленно, как лунатик.

— А пьяницы, а все городские гуляки уцелели! — гневно сказала Зоя. — Их ресторан «Горка» только осел, только и всего. А их «Фирюза» распалась на две половины, и никого там даже не ушибло. Ну разве есть бог?!

— Есть, Зоечка, есть, по–моему, — задумчиво сказала Ксения Павловна. — Спаслись же мы… А нас бы и откопать было некому… Да, Лёня, а вы знаете, ведь и этот инспектор Воробьев тоже погиб…

Денисов вдруг вскочил, вдруг забегал по комнатёнке своей, плечами стукаясь о податливые стены.

— Они обвиняют меня! — Он махнул рукой куда‑то, на кого‑то там. — Они заподозрили, что я тогда ночью побежал к гостинице, чтобы украсть у Воробьева его проклятый портфель. Подумай, Лёня, в чём они меня заподозрили! Да, портфель пропал, да, меня видели в ту ночь у гостиницы, но разве… — Денисов осёкся, и снова дрогнули, затряслись его плечи.

— Боже мой, боже мой, — сказал Леонид.

Едва только рассвело, он вышел за студийные ворота. Он многое знал теперь. Предстояло узнавать — ещё и ещё.

Он направился сперва к своему дому, отыскав то место, где стоял его дом, по воротам. Они были из дерева, столбы были глубоко врыты в землю, и ворота устояли. А маленького домика слева от ворот не было. И большого хозяйского дома справа от ворот не было. Разве что хибара об одно окно этот бывший дом?

Леонид недолго стоял у обломков, у груды камней на том месте, где жил когда‑то. Он приподнял и отбросил исковерканную потолочными балками кровать, на которой спал когда‑то. Не жить бы ему, если бы он спал в ту ночь на этой кровати.

Под обломками ничего не уцелело — Леонид это сразу понял, не стал даже и разгребать кирпичи. А ему ничего и не жалко было. Какие‑то вещи пропали? Пустое. Ему не жалко было и пропавших рукописей. Даже их не жалко ему было. Начатый сценарий, несколько рассказов, наброски сюжетов. Бог с ними! Кто‑то разжёг ими костёр. Пускай! Не то, не так надо писать. Нельзя писать, чуть прикасаясь к жизни, выдумывая всякие историйки. Вот она — жизнь! Ну‑ка попробуй напиши об этом! Когда‑нибудь…

Не оборачиваясь, Леонид зашагал в город к центру. Он ещё в Москве, в постпредстве, узнал, что Лена спаслась, что спасся её муж. Это и всё, что следовало ему узнать. Лена не нуждалась в его помощи — вот и всё, что должен был он знать. Но были другие, оставались друзья. Саша Тиунов. Что с ним? Хаджи Измаилов. Что с ним? Нина, Соня… Живы ли они?.. Ира… Жива ли?