Лазарь Карелин - Землетрясение. Головокружение

Да, глупо! А все‑таки, а все‑таки он сумел подойти к самому краю.

Весь спуск разговаривал в машине только Григорий. Он вдруг вздумал дать Косте урок автомобильной езды.

— Как пускать машину — этому ты обучишься за две минуты, а вот как вести её, да ещё если не по прямой российской дорожке, а по нашему серпантинчику, — вот это дело не простое. Приглядывайся, теперь ты не пассажир, теперь у тебя машина. Пассажир всю жизнь рядом с водителем проведёт, а ни одного знака, ни одного движения не запомнит. Ему это без надобности. Но вот начал пассажир копить денежки на машину — ч не узнать человека. Все‑то ему объясни, все‑то покажи. Ещё до машины ему пять лет тянуть, а он уже заядлым стал автомобилистом. Твой случай, Костя, посложнее. На тебя машина с неба свалилась. Ты ещё не очухался. Малость обалдел даже. К пропасти вот стал кидаться. Радость — чего только она с людьми не творит. Ну ладно, обойдётся, привыкнешь. А теперь смотри…

Григорий уселся попрямее, построже, инструкторскую на себя напустив серьёзность.

— На руки, на руки смотри.

А за спиной безмолвствовали. Наверное, они сидят сейчас, взявшись за руки. Оглянуться бы, но нет, теперь Костя не мог на это решиться.

— Руки должны лежать на руле легко, свободно, — сказал Григорий. — Чутко лежать. Вцепился в баранку, и руль потерян, перестал его слышать. Усвоил?

Костя кивнул.

— Потерял, не слышишь руль, — потерял, не слышишь и машину. А в том‑то и суть, чтобы ты был вместе с машиной, слился с ней, как с любимой девушкой. Ясно? Усвоил?

— Да, — кивнул Костя.

— Опыт по этой части имеешь?

— Да, — кивнул Костя.

— Что — да? Эй, парень, а ты меня не слушаешь!

— Нет, я слушаю. В том‑то и суть…

— В чём?

— Ну, в руках…

— Ладно, пошли дальше. Теперь на ноги смотри. Смотришь?

— Да.

— Ногам волю не давай, помни о них. Особенно о правой. Нога может струсить по собственной дурости. Струсит и тормознёт. И хана! При спуске тормозить — хуже нет. Надо ровно идти, чтобы не занесло. Ровно, понял?

— Да, — кивнул Костя.

Но если он посмел шагнуть на край пропасти, так неужели не хватит у него решимости оглянуться? Просто оглянуться, как оглядывался, когда ехали вверх. И спросить, вопрос какой‑нибудь задать. Только и всего. Нет, он не мог оглянуться, не решался.

— О чём ты думаешь?

— О дороге.

— Ладно, допустим. Про дорогу и поговорим. Главное, как проходить поворот. Тут, конечно, многое от характера водителя зависит. Но для начала, Костя, надо все делать по правилам. Во–первых, помни о покрытии. Асфальт — одно дело, гравий, камушек, — другое. И помни о боге, чем он нынче нас порадовал. Дождь, снег, гололёд — все это диктует свою езду. Понятно, со временем автоматизм вырабатывается, но сперва…

— Гриша, ты про ветер забыл, — сказала Ксана. — Особенно в горах. Особенно на поворотах. Обязательно, Костя, надо учитывать силу ветра.

Он оглянулся. Он был признателен ей за её доброту. Ведь она могла промолчать до самого города.

И счастьем было, что Туменбай сидел поодаль от неё, уткнувшись в угол. Похоже, он даже подрёмывал, глаза у него были так узко прорезаны, что не поймёшь, что там, за этими прорезями.

— Слава богу, подала голос! —сказал Григорий и вдруг утратил интерес к автоинструкторским наставлениям. — Приглядывайся, Костя, а я помолчу. Тут спуск не из лёгких, тут не до разговоров.

Они проехали пятачок с шашлычной. Музыкантов там уже не было. Наверное, сразу же покатили в город. Вечером им предстоял концерт. Нарядные, сияющие, жизнерадостные выйдут они на сцену. Правда, актриса будет петь и грустные песни, но это будет грусть возвышенная. Костя решил не ходить на этот концерт, если даже Лукьян Уразов и достал для Анны Николаевны билеты. Да что там этот концерт. Иное решение почти вызрело в нём, серьёзное решение. Вот приедут в город, вот попрощаются, пожмёт он Ксане руку, поглядит на неё ещё разок — и все, прощай, Ксана, совсем, навсегда, на веки вечные. Будто тебя и не было, и этого города не было, и этих гор. Всё приснилось. А есть ли на Москву вечерний рейс? Хорошо бы, если бы был. Костю пугала ещё одна ночь в дядиной комнате. Пугали эти присматривающиеся к нему глаза чужих вещей. И присматривающиеся глаза Лизы. И присматривающиеся глаза Анны Николаевны. Разговор с ней. Зачем? Всё показалось бессмысленным, тягостным.

За спиной опять воцарилось молчание, и опять у него не было решимости оглянуться.

Говорят: «Человек предполагает, а бог располагает». Бог ли, случай ли, — а что такое случай, про это учёные люди толкуют разное, — но только события дальше пошли совсем не так, как хотелось бы Косте, как он сам с собой порешил. Думалось, вот простится с Ксаной и — в путь, а очутился в доме у Ксаны, где его уже загодя ждали и где уже был приготовлен обед, чуть ли не специально в его честь.

Въехав в город, Григорий даже не стал спрашивать у Кости о его планах. Согласно выработанному Уразо–вым–старшим сценарию, Косте надлежало нынче отобедать у них. Григорий действовал по сценарию.

Правда, Туменбай не был включён в этот сценарий, но тут уж Григорий ничего поделать не мог. Тут Ксана вмешалась. Она не отпустила Туменбая, когда он хотел сойти по дороге. Узнав о плане родителя, она свой собственный наметила план.

— Обед, говоришь? Вот и чудесно, я давно собиралась позвать Туменбая к нам в дом. Нет, нет, Туменбай, прошу тебя, не спорь.

Что ж, так даже получалось интереснее. Григорий, посмеиваясь, вёл машину через город. Планы отца были и его планами, но Григорий не любил скуку, а обед в отчем доме обещал теперь стать не из скучных.

Подъехали к дому. Он был у Уразовых такой же, как и у Лебедевых. С улицы такой же. Высокий дувал почти вровень с домом, прочные, без щёлочки ворота, небольшие окна на улицу, да ещё приуженные ставнями, деревья за дувалом, много деревьев, сливших свои пышные кроны. Там был сад, большой, должно быть. И туда, вовнутрь этого сада, и была обращена жизнь дома, надёжно сокрытая от посторонних глаз. Европейцы вот и снова устроились здесь на азиатский манер. Спору не было, так жить в этом жарком городе было удобнее, чем, скажем, вон в тех новых домах с пропечёнными солнцем стенами. Там, в жару, есть ли спасение? А дом Уразовых подманивал тенью, прохладой, журчанием воды. Костя приготовился к чуду, к такому же, как и в доме тётки, где этот внутренний сад, заплетённый лозой, поразил его. И Костя вовсе не сетовал сейчас, что кто‑то действует наперекор его собственным планам. Главным, ведь главным было принять решение. А он его принял. Он — уезжает. Если есть рейс и если успеет, — сегодня же. А нет, так завтра. Это — главное. А когда все решено, то можно и помешкать чуть–чуть. Пусть этот сон ещё продлится немного. Ксана, её дом, этот город, эти горы, — пускай это все ещё продлится. Даже хорошо, что так вышло. Ведь решено, он уезжает.