Татьяна Назарова - Первые шаги

— Что еще вы требуете? — поинтересовался Фелль.

— Одежду непромокаемую и обувь тем, кто в мокрых забоях работает.

— Через неделю пришлю, даю слово. Опять вина смотрителя…

— Спасибо! Слову мы вашему верим. Потом — рабочие требуют уволить Кривого. Плохой мастер и грубиян.

— Пишите приказ, я подпишу, — немного подумав, приказал Фелль конторщику. «Черт с ним, с мастером! Хватит их. Рудники четыре дня стоят!..»

— Теперь только два пункта осталось — и все, — весело сказал Андрей. — Прибавьте плату и обещайте с будущего года школу открыть.

— Школу ваша власть должна открыть, а не горнозаводчик. Если надо будет помещение, предоставим. Прибавить настолько заработок я не могу.

— А сколько же вы предлагаете? — спросил Андрей.

— Не больше пяти процентов. И то я беру на себя большую ответственность перед господином Карно.

— Больше не можете? — с лукавой улыбкой переспросил Андрей. Рабочие знали, что Карно и не пикнет против Фелля.

— Нет! Я во всем вам шел навстречу…

— Хорошо, господин Фелль! Мы доложим о вашем предложении всем рабочим и завтра сообщим их решение.

Делегаты простились и ушли.

«Черт! Еще день пропадает! — злился Фелль. — Но этот рабочий разумный, — думал он про Лескина, плененный его тоном. — Захочет — уговорит этих…»

…Собрание рабочих проходило бурно, но в конце концов верх взяли желающие вернуться на работу, принять условия, предложенные Феллем.

— За месяц заплатил, обратно не просит, да еще пять процентов дает. Чего зря лодырничать? Мука вдвое стала дешевле. Не все сразу, — говорили они.

На следующий день делегаты сообщили, что рабочие согласны с тринадцатого приступить к работе на предложенных условиях, только господин Фелль должен запретить мастерам ходить с плеткой и давать волю рукам.

— Фу, безобразие! Немедленно запрещу! Я не знал про это, — сказал Фелль.

Он был рад, что забастовка кончилась. Соглашение оформили, делегаты ушли, и тогда Фелль сел писать докладную записку уездному о забастовке.

«…организатором забастовки был смотритель рудника Топорнин П. М., допустивший много беспорядков на руднике, за что был мной уволен и выехал с рудника двенадцатого декабря в Нижне-Тагильск. По устранении беспорядков рабочие приступили к работе совершенно спокойно…» — писал он.

Закончив сообщение, Фелль приложил к нему петицию рабочих и велел отправить начальнику Акмолинского уезда.

— Ничего не понимаю! — говорил Нехорошко своему помощнику, взволнованно шагая по кабинету взад и вперед. — Господин Фелль самым благодушным тоном сообщает, что у них на руднике была пять дней забастовка и закончилась, но ни слова не пишет о том, какие требования из изложенных в петиции администрация выполнила. «По устранении беспорядков рабочие приступили к работе…» — прочитал он вслух. — Не верится мне, что все так гладко обошлось в нынешнее беспокойное время. Однако Фелль уверяет, что забастовка на завод и копи не повлияла. Придется самому съездить проверить. Вы следите здесь повнимательнее за событиями. В случае чего не церемоньтесь — за шиворот и в кутузку. Военное положение введено, хотя его императорское величество и предоставил свободу слова, печати и неприкосновенность личности! — Он засмеялся визгливым смешком.

Помощник, сухопарый и белобрысый немец, откинувшись на спинку стула, захохотал.

В самом деле, семнадцатого октября царь, перепуганный всеобщей забастовкой, подписал манифест, гарантирующий народу «незыблемые основы гражданской свободы: действительную неприкосновенность личности, свободу совести, слова, собраний, союзов».

Начальство Акмолинского уезда вначале тоже попалось в ловушку, приняло обещание царя к руководству. Нехорошко даже отозвал было из Родионовки посланного «человечка»: раз царь разрешает, пусть мужики о чем хотят говорят. Либерально настроенные местные интеллигенты торжествовали. Все ждали широкой политической амнистии. Богатые купцы, сторонники твердой царской власти, приуныли. «Теперь босота голову поднимет. Горлопаны наорут, — только слушай», — говорили они между собой. Особенно обозлило их то, что приказчики организовали свой союз и начали вырабатывать требования к хозяевам о повышении заработной платы и десятичасовом рабочем дне.

Когда до Акмолинска дошла весть о куцой амнистии двадцать первого октября, воротилы города с облегчением вздохнули. Начальство уезда и города тоже поняло, что «пишется по-одному, а выговаривается по-другому».

Однажды озорной Витька Осоков, слободский возчик и гармонист, попробовал, идя с друзьями по центру города, спеть:

Полицейские всю компанию забрали в кутузку и продержали неделю «для вытрезвления». Если бы в это время не начались вооруженные восстания рабочих, не только в Москве, но и в ряде других городов, пожалуй, Виктор так легко не отделался бы.

Все окончательно стало ясным для руководителей огромного уезда, когда в ответ на ходатайство генерал-губернатора в период забастовки железнодорожников в Петропавловске, двадцать третьего декабря, телеграф принес сообщение о введении военного положения на всей территории Акмолинской области.

Можно было арестовать любого, не говоря причины, и держать под стражей сколько угодно или выслать «куда Макар телят не гоняет», никого не спрашивая.

Стачки в России, правда, продолжались, но в Акмолинске их не могло быть — город торговый, а не промышленный. Приказчицкий союз, не закончив составление петиции с требованием сокращения рабочего дня, распался.

Начальство беспокоилось только за горные промыслы господина Карно: кто-то там будоражил рабочих, да еще нельдинские киргизцы баловали, захватывая самовольно земли господина горнопромышленника.

Следовало всюду проявить твердость власти, а тут этот идиот Фелль пишет: «Рабочие мирно стали на работу, на Спасском заводе и Карагандинских угольных копях все спокойно». Уездный начальник с нескрываемым раздражением прочитал выдержку из доклада негласного директора горных промыслов и со злостью бросил лист на стол. Даже военному губернатору рапортовать нечего.

Нехорошко поехал на Успенский рудник: на месте виднее. По пути он прихватил «опытного человечка» и оставил его в соседней с Родионовной Ольгинке: в Родионовку сам доберется, даже лучше — совсем не будет подозрений. Василию Моисеевичу до смерти хотелось самолично открыть крамолу где-нибудь в уезде, использовать военное положение и выдвинуться в глазах губернатора своей распорядительностью. Он был не лишен честолюбия.

Вернулся с рудников начальник уезда, заглянув и на Спасский завод, недели через две и в плохом настроении.