СЕРГЕЙ ЗАЛЫГИН - После бури. Книга вторая

— И говорить нечего, настолько это очевидно.

— Никакой очевидности. Потому что этого не может быть.

— Ты все-таки глупый,— сказала Нина Всеволодовна.

— Это ты глупая,— ответил Корнилов.

Ничего-то он не знал и знать не мог — где мысль, где воспоминание, где догадка, где ощущение, где слух, где зрение, где осязание, обоняние. Где что и что кто?.. Все было одним: им и ею, ею — им!

И Корнилов просыпался каждый день с одной и той же надеждой: хорошо бы сегодня ничего не произошло! Ничего такого, что не запланировано ни Госпланом СССР, ни Госпланом РСФСР, ни краевой Плановой комиссией; он был поглощен этой плановой жизнью с девяти часов утра до четырех дня, плюс сверхурочные часы — планирование перспектив развития народного хозяйства Сибири.

А все остальное время?!

Нет, ничего-то он не знал и знать не мог, где мысль, где догадка, а где ощущение...

Корнилов любил Крайплан, КИС и свой крохотный кабинетик: там как-никак, а планировалась жизнь, причем без особых событий и потрясений. В ближайшие хотя бы годы без войны, без преступлений и наказаний, без ошибок и заблуждений, без пережитков прошлого, без... Одним словом, Крайплан неизменно утверждал: будет вот так ! А, в конце-то концов, не все ли равно, будет ли так похуже или получше? Лишь бы так было и доказывало возможность своего осуществления. Нужно было отметить, и Корнилов это много раз отмечал, что Крайплан да и все другие советские и кооперативные коллективы работали нынче с огромным энтузиазмом, с отдачей всех сил, не считаясь со временем и преодолевая огромные трудности — нехватку кадров, необыкновенно острую нехватку жилищ, а также бюрократизм, сопротивление нэпманов, противодействие всякого рода оппозиций, угрозы военного вторжения извне, со стороны капиталистического окружения. Однако все это не только не снижало общий энтузиазм, а скорее наоборот — поднимало его.

Хотя энтузиазм был всеобщим, хотя, так или иначе упоминая о нем, каждый говорил общие и чересчур известные слова, каждый все-таки переживал его по-своему.

Товарищ Корнилов, например, тот переживал энтузиазм исключительно благодаря так, к которому относился почти что с благоговением, с надеждой и верой, как бы даже напоминающей что-то религиозное.

В России-то так не хватало ведь издавна, в ней всегда было множество не так: чего-нибудь, как-нибудь, когда-нибудь. А тут?

Так! И вот он сидел в своем кабинетике, Корнилов, иногда до поздней ночи, выводил суммы, разности, производные и частные, чаще все-таки суммы величин и показатели природных ресурсов края.

Он выводил их из различных источников: из ведомственных докладных, из материалов, когда-то и кем-то сданных в архив, из сведений, которые в обязательном порядке должны были представлять в КИС все без исключения геологические, таксаторские лесные, районные землеустроительные, изыскательские речные и строительные партии, из отчетов научных экспедиций советского и дореволюционного времени, из публикаций — тоже нынешних и столетней давности. Он убедился, что никто до сих пор в Сибири не занимался подобного рода систематизацией, никто не сводил разрозненные данные в одно целое. Он в этом деле пионер! У него нюх явился, он теперь умел безошибочно обнаружить нечто такое, что входило бы слагаемым в его суммы. И не только нюх, но и особое зрение, и слух, и осязание. Стоило ему взять в руки ветхую какую-нибудь книжечку или брошюрку, и он уже глазами видел, пальцами чувствовал:. есть! Есть здесь то, что он ищет! И вот он тоже был исследователем и открывателем, и каких серьезных результатов он достигал!

Удивительно, что природных запасов и ресурсов Сибири всегда и на все хватало, на все планы, на все запросы. На любое так хватало каменного угля, цветных металлов, гидроэнергетических потенциалов, лесов, лугов и пашен, и от этого богатства, от этого даже избытка кружилась голова; как бы не свихнуться, не удариться от богатства в какую-нибудь блажь!

Не хватало, правда, нефти, вот уж чего в Сибири не было, того до сих пор не было, но и нефтью уже начинало попахивать, уже при содействии Крайплана и опять-таки при личном участии Корнилова в Васюганье была нынче направлена первая поисковая партия под начальством энергичного инженера Васильева.

Томский профессор Усов строил на этот счет смелые прогнозы.

Ну, а кроме нефти, все! Уже привычка к тому, что все должно быть обязательно, притом в каком угодно количестве, стала вырабатываться у людей, и товарищ Прохин устно, а товарищ Гродненский и даже товарищ Озолинь по телефону, вызывая Корнилова в смежную с его кабинетиком комнату, спрашивали: «Корнилов? Здравствуйте! Вот что, Петр Николаевич, надо и еще поискать строевого леса (каменного угля, олова, чернозема). Надо обязательно! Союзный Госплан (трест «Экспортлес», «Глауголь», Совнарком, ВСНХ) спрашивает для своих ближайших прикидок, а нам неудобно сказать «нет!»— кто поверит? Поищите, Корнилов, поищите хорошенько!» И Корнилов искал. И находил. Хотя сердце и сжималось у него иной раз от той легкости, с которой ему говорили «найти!», а он «находил». Но что поделаешь? Недаром же еще покойный Лазарев не раз и не два говорил: «В Сибири сама природа жаждет строить социализм!» Правда, он еще и такие, милые сердцу Корнилова говорил слова: «Сама природа — это уже социализм, и остается только достигнуть той же природы вещей в человеческом обществе!»

И если Корнилов не в столь отдаленном прошлом был натурфилософом, так теперь он стал натурраспорядителем.

Эта смена ролей его смущала. Иногда очень, иногда не очень, а тогда он улавливал определенную логику в переходе от одной роли к другой и старался быть образцовым распорядителем натуры, всех бесценных кладовых природы, это и был его энтузиазм, его вера в реальность и добропорядочность так, которое в урочные, а чем дальше, тем чаще и а сверхурочные рабочие часы формировалось здесь, в Крайплане.

Если бы еще и поменьше событийности! Поменьше неожиданных всяких обстоятельств, которые так и рвутся, так и рвутся сделать из Корнилова-плановика Корнилова-неплановика, неизвестно кого. Казалось бы, кто-кто, а Корнилов-то должен был привыкнуть к любым метаморфозам, которые с ним происходили. Нет, не привык!

Не привык и болезненно переживал приближение событий, которые кем-то были названы «Комиссией Бондарина»...

«Слово большевика и его дело. Письмо в редакцию» — такой был заголовок у этой бумаги (о которой с некоторых пор говорилось: «документ»), речь в которой шла о том, что некоторые, причем авторитетные и заслуженные члены ВКП(б), допускают поступки, совершенно неприемлемые с точки зрения политической.

Так, документ подвергал резкой критике зав. краевым отделом народного образования за слабое внедрение звеньевой системы образования, в связи с этим указывалось, что ученики во многих школах города и края все еще сдают экзамены каждый сам по себе и каждый сам по себе получает текущие отметки, в то время как в соответствии с последними достижениями педагогической науки для развития духа коллективизма в детях учитель должен спрашивать сразу «звено» в 5 — 6 человек и отметки — текущие и за семестр — ставить одинаковые всему звену; критиковался председатель правления краевой Центральной рабочей потребительской кооперации — он отдал распоряжение о закрытии нескольких убыточных торговых точек в рабочих поселках. В рабочих ! А это уже чем попахивало? Критиковался и сам редактор краевой газеты, на имя которого адресовалось письмо — за политическую беззубость, за то, что опубликовал целый ряд материалов, «сильно смахивающих на правый уклон».