Борис Полевой - Современники

Аппарат заработал, и в душную комнату вдруг ворвались знакомые шумы, с которыми каждый из нас уже успел сродниться. Я никогда не думал, что простая звуковая запись может так выразительно рисовать целые картины строительства. Звуки то сливались в общую гамму, то расчленялись на отдельные, отчетливо различимые голоса.

Паровая баба с напряженным стуком загоняет в землю стальной шпунт, и металл сердито стонет, неохотно подчиняясь ритмическим упрямым ударам. Тихо воют электромоторы шагающего экскаватора. Чувствуется, что гигант работает легко — лишь глухо звякают цепи ковша да грунт шлепает с высоты в отвалы, напоминая фронтовикам тугой гром взрывающейся мины. Методично скрежещут шестерни машин земснаряда, слышатся отрывистые слова команды, глухой гул гигантской фрезы, соленое словечко боцмана, сорвавшееся в сердцах, и даже можно различить, как мягко ахает, оседая, земля подмытых откосов. Неистово ревут моторы могучих бульдозеров, скрипят о твердый грунт их всесокрушающие ножи; кряхтя, скрепер набирает в ковш землю; тревожно крякают клаксоны бетоновозов. И, покрывая все эти звуки, отдаваясь эхом среди бетонных громад, обычный человеческий голос диспетчера передает по радио распоряжения, передвигая людей и отряды машин, и как бы дирижирует всей этой массой механических звуков.

— Нет, это здорово! Человек — творец, созидатель — господствует над всеми этими рычащими, кричащими, стучащими, скрежещущими стальными гигантами, — неожиданно срывается во тьме мальчишеский голос художника, которого в последние недели строители видели с папкой и с карандашами в самых неожиданных местах.

— Тише, не мешайте! — одергивают его.

Теперь идет пленка с записью шумов событий, происшедших за последнюю неделю, — шумов, которые уже отзвучали и больше не повторятся. Вот спокойный голос начальника стройки произносит по радио:

«Приказываю очистить котлован. Мы приступаем к пропуску реки через плотину».

Легкое позвякивание талей мостового крана, скрип поднимаемых щитов, плеск воды, хлынувшей в нижний бьеф, сначала осторожный, как бы нащупывающий, путь, а затем быстро крепнущий, перерастающий в рев, и, наконец, взрыв человеческой радости, заглушающий этот рев воды: крики, аплодисменты, восторженный свист, которыми строители встречают первую волну, плеснувшую в гигантскую бетонную чашу.

И новая звуковая картина — перекрытие речного прорана, тот самый момент, когда советский человек-созидатель твердо сказал могучей реке: сойди со своего векового пути, сверни в сторону, подчинись моей воле, делай, что я прикажу!

Как хорошо запечатлены взволнованное слово начальника района, инженера-энтузиаста, о великом советском народе и Коммунистической партии, обращенное к строителям в эту историческую минуту, его приказ приступить к перекрытию реки, слитный рев бесконечной вереницы могучих машин, поднимающихся на деревянный помост с грузом камня в кузовах, и грохот каменных глыб, напоминающий залп фронтовых «катюш»!

Звуки ярко рисуют бешеный рев потока, новые и новые залпы падающего камня, всю эту трудную борьбу людей с разъяренной рекой. Вот силы воды иссякают, она затихает: тоньше, глуше звучит поток, и наконец уже еле-еле плещут струи реки, смирившейся и побежденной. И снова, теперь уже спокойно, устало, начальник района произносит:

«Поздравляю вас, товарищи! Вашими усилиями река перекрыта за восемь часов пятьдесят минут вместо тридцати пяти часов, заданных по плану».

Тут уж находящиеся в комнате не могут сдержать обещания хранить тишину. Раздаются аплодисменты. Голоса перебивают друг друга:

— Здорово! Просто великолепно! Ведь только подумать: все это уже история, все это уже не повторится!

— Нет, главное не в этом. Все это, конечно, повторится, и не раз, и в бо́льших масштабах. Главное в том, что советские люди в две тысячи таком-то году смогут услышать сегодняшнее дыхание стройки, которую они уже видят во всем великолепии.

— А что вы скажете? Как вам понравилось? — спросила женщина-режиссер строителя.

Он молчал.

Кто-то включил свет, и мы увидели, что человек этот, который обычно всех поражал своим спокойствием, сидел, вцепившись руками в стол, взволнованный, потрясенный. Когда под потолком засветилась лампа, он резко отвернулся к стене.

Надо же было так не во-время зажечь свет…

Это уж всегда так бывает на больших стройках: если человек деятелен, уважаем — он всем нужен и его очень трудно разыскать. Я долго бродил по десятому шлюзу, где тогда шли последние отделочные работы, и у всех спрашивал о прорабе.

— Грету Ивановну? Да она только-только вот тут была. Несколько минут назад ушла, — слышал я в разных местах, и это многократно повторяемое разными людьми «только что» красноречивее всяких характеристик говорило, что разыскиваемый человек весьма энергичен.

При этом нетрудно было заметить, что люди самых различных строительных профессий произносили несколько необычное имя своего прораба не только с уважением, но и с каким-то дружеским почтением. А это говорило, что начальник ими любим и его побаиваются. И я без труда представил себе этого прораба в виде быстрой, массивной, коротко остриженной женщины, обязательно в синем парусиновом комбинезоне, из кармашка которого торчат карандаши, распухший блокнот, сложенный метр и иные атрибуты ее специальности.

Когда же, после долгих поисков, прораб наконец был отыскан, все эти представления сразу рухнули. Высоко над землей, на лесах, еще обтягивавших башню шлюза, на самом верху, у купола, где бочардовщики своими молотками завершали последнюю отделку белоснежного камня, стояла высокая, совсем еще юная девушка в белой шелковой кофточке и, придерживая рукой прическу, которую ветер все норовил рассыпать, что-то тихо, но твердо говорила загорелому каменщику, с ног до головы запудренному мраморной пылью.

— Вот она, наша Грета Ивановна! Бригадиру дяде Коле дает жизни, — сообщил ехидный, тоже с головы до ног покрытый белой пылью паренек, еще донашивавший черную фуражку ремесленника. Ломающимся, петушиным баском паренек пояснил: — Дядя Коля — на всем шлюзе спец наипервейший. Артист! Только с Гретой Ивановной очень-то не расспоришься… Ишь как она его там полирует!

Разговор наверху вели тихо. Горячий ветер, густо настоенный терпкими ароматами степи, относил слова. Но было видно, что бригадир слушает выговор молча, потупя взор. Нетрудно было заметить, что ему неловко и досадно оттого, что его «распекает» именно девушка, кажущаяся, вероятно, ему, человеку пожилому, совсем девчонкой. Но возражать, как видно, было нечего. Он только хмуро кивал головой.