Владислав Микоша - С киноаппаратом в бою

Схватив камеры, мы кинулись вниз по лестнице. Коридоры были наполнены едким, горьким дымом. Дым вошел через выбитые стекла в открытые настежь двери. Во рту вязла терпкая полынная горечь, а по горлу будто бы прошелся наждак.

Недалеко от гостиницы посредине улицы зияли две глубокие воронки. У стены разрушенного дома напротив лежали в луже крови два мальчика и старушка, присыпанные белой пылью. Поодаль под поваленной акацией лежали трое: молодой солдат с автоматом и два морских офицера. На груди бородатого капитан-лейтенанта блестел орден Красного Знамени.

— Ты помнишь, неделю тому назад мы снимали его награждение. А потом он шел по Нахимовскому веселый, гордый. Мальчишки забегали вперед и с завистью глазели на новенький орден…

Со слезами на глазах и с плотно сжатыми зубами снимали мы еще одну человеческую трагедию.

Утром мы поехали на Малахов Курган. Его батарея грохотала над городом, посылая снаряды за Мекензиевы горы. Мы спешили: с Малахова Кургана сегодня ребята из радиовещания должны были вести репортаж.

Мы поднимались уже на Малахов, как небо загудело от немецких самолетов.

Димка не спеша протер очки.

— Сукины дети, прямо на нас прут! Раз, два, три, четыре… Тьма!

Наши камеры заработали, как по команде.

«Юнкерсы» плотной стеной шли из-под солнца прямо на Малахов.

— Непонятно, почему молчат зенитки? — спросил Димка.

— Охвицеры, тримайсь! — закричал Петро.

Мы неслись по узкой полузаваленной разрушенными стенами домов улочке в сторону от немецких самолетов. Машина увернулась от бомб. Они обсыпали со всех сторон Малахов Курган. Мы успели не только вовремя удрать, но и снять нападение врага.

— Ну, теперь, Петро, давай на Малахов…

Но «козел» не успел тронуться с места, как из-за собора вынырнул «мессер», и все мы бросились в ворота.

Пули, как бичом, стегнули по кирпичной стене, оставив красный след и облачко пыли.

Петро выскочил, прыгнул в «газик» и быстро закатил его в ворота. Через несколько секунд снова появился «мессер». Он спикировал так низко-низко, мы даже думали, что ему уже не выйти из пике. Взревев у самых развалин, он взмыл вертикальной свечой в небо.

— Ничего не скажешь, красив, подлец! Какая свеча! Ас, — заметил Димка.

Подождав несколько минут, мы снова запрыгали по ухабам и завалам, поднимаясь к Малахову Кургану.

Перед самым выездом из узкого переулка на Ленинскую улицу Петро остановил «козла». Дальше ехать было невозможно. Огромная воронка от тонной бомбы преграждала путь.

Мы стали пятиться назад, в гору. Сегодня где-то мы отломили глушитель, и теперь машина стреляла, как пулемет. Полуоглохшие, мы, наконец, выехали на Соборную площадь. Чихнув напоследок, мотор заглох.

— Мабуть, карбюратор трошки засорился, чи шо!

Петро выскочил, открыл капот, осмотрев мотор, сказал:

— Пару раз качнем в насос, та и поидемо помаленьку…

Качали все, и не по «паре» раз. Вымокли, устали, а «козел» даже чихать перестал. Наконец причина была найдена: из пробитого пулей бензопровода вытекало горючее.

Оставив шофера чинить машину, мы с Рымаревым пошли пешком.

Сокращая расстояние, пробирались через развалины. Начался артобстрел Севастополя. Эта стрельба была больше рассчитана на психологический эффект. Тяжелые четырнадцатидюймовые снаряды с оглушительным грохотом рвали и поднимали на воздух руины. Мы привыкли к этим обстрелам и шли довольно спокойно, зная повадку и пунктуальность немцев. Они вели огонь точно по времени и по определенным квадратам. Снаряды рвались в районе Приморского бульвара, Графской пристани, перемещаясь к Минной. Но все же нам было не по себе, и часто, обманутые звуковым эффектом отдаленного выстрела немецкого орудия и мгновенного за ним рева снаряда, летящего, казалось, прямо к нам, мы с Димкой падали на землю. Иногда снаряд перегонял звук своего выстрела, и выстрел слышался сразу же за разрывом. Такие шутки акустики могли стоить нам жизни. К счастью, такие фокусы случались редко, только при особом состоянии атмосферы, ветра и моря.

Недалеко от нас упал, пропахав тротуар, большой рваный кусок железа.

Димка поднял его.

— Горячий, собака, как самовар! Грамм на восемьсот…

Вскоре артналет прекратился, и мы зашагали дальше. Не доходя до вокзала, мы снова услышали грозный голос батареи с Малахова Кургана.

— Наверное, Вадим начал передачу, — сказал Димка.

Батарея била залпами. Эхо раскатисто грохотало среди руин.

— Здорово лупят! Красота! — сказал Димка. — Сегодня воздух какой-то особенный, гулкий… Хорошо несет и держит звук. Слышишь, как вибрирует и рассыпается канонада…

Вдруг сразу после залпа раздался еще один, не то выстрел, не то взрыв, и канонада прекратилась.

Растаяли где-то далеко последние ее отголоски, и наступила тишина.

— Я говорил тебе, что опоздаем. Так оно и вышло. Какую съемку зевнули! А ведь могли успеть. Все ты! «Подождем да подождем»!

Димка ворчал почти до самой батареи. Жаль, если мы действительно опоздали. Выйдя на повороте из-за кустов акации, мы увидели на верхней орудийной площадке суматоху. Бегали, суетились матросы, кого-то несли вниз. К нам навстречу выбежал из блиндажа знакомый политрук батареи, бледный, расстроенный…

— Не до вас, друзья. Потом, позднее заходите. Несчастье! Затяжной выстрел! Всю прислугу перебило и еще двух москвичей с радио. Один еще жив, а другой помер…

Политрук убежал по аллейке к каземату, а мы, пораженные, застыли на месте.

По дороге с Малахова Кургана нам встретилась связистка батареи Фрося. Восемнадцатилетняя девушка-электрик Фрося ремонтировала электрооборудование на миноносце и вместе с артиллеристами перешла с корабля на батарею Малахова Кургана. Здесь она была мастером на все руки: и связной, и электриком, и санитаркой. Она поднималась вверх с большой санитарной сумкой через плечо.

— У вас такая беда, Фрося… — сказал Димка.

— Знаю, я отвозила раненых в госпиталь. Двое матросов по дороге умерли, один — из Москвы, футболист — еще жив. Его тяжело ранило в голову, глаз выбило.

— Постой, постой! Какой футболист? Радиокомментатор из Москвы, да?

— Да нет же! Говорю, футболист. У него голос такой сиплый-сиплый. Я часто слышала его игру в футбол по радио. Он такой сумасшедший, когда забивает гол в ворота, то так орет «урра, гооол», что у меня репродуктор на комоде захлебывается. Такой веселый футболист был.

Димка спросил:

— Скажи, Фрося, выживет он?

— Выживет. Он спортсмен, футболист. Только играть ему будет очень трудно с одним глазом.

…Наконец мы растянулись на своих скрипучих никелированных кроватях.

— Ты очень устал? — спросил Димка.

— Очень. А что?

— Может, все-таки дочитаем? А то неизвестно, будет ли время завтра.