Леонид Чикин - Дважды два

— А почему сразу не отдал и не рассказал? — спросил Виталий. — Что его, наказали бы за это, что ли?

— Не хотел он руководителя кружка подвести. Тот, оказывается, дал им такое задание: вы, мол, ребятки, фотографируйте все случаи неприличного поведения городских в нашем селе, мы витрину устроим на станции, пусть другие смотрят, как они себя ведут. Дело-то, конечно, хорошее, но не мальчишкам же такое поручать…

— Не понимаю, — сказал Карнаухов. — А что же неприличного в том снимке? Попал снимок на выставку, значит, там не пьянка-гулянка была.

— Конечно, Иван Петрович. Снимок вполне приличный. Сидят уставшие люди, отдыхают. Это — на выставке. А на пленке были и другие снимки. Отпечатала Лена на своем увеличителе, посмотрела и ахнула… Когда этот Вася успел их нащелкать — не понимаю. Я же видел, что они прошли по берегу и скрылись в зарослях. Четыре кадра еще на пленке оказалось. И на них все по порядочку запечатлено… Ну, а дальше дело техники, как говорят. Лена всех растормошила, всех на ноги подняла. Новое следствие, суд. Так и год пролетел.

— А других нашли? — спросил Альберт. — Вы же говорили, что их больше было на снимке, что кто-то на гитаре играл.

— Да, был и с гитарой, — Горобцов внимательно посмотрел на Альберта. — Парни на суде признались, что был с ними еще один, но они только имя его запомнили… Виталий, бросьте, пожалуйста, спички…

— Имя запомнили? Ну и что? — спросил вновь Альберт.

— Да… Встретились с парнем на вокзале, до очередной электрички было много времени, пошли побродить по берегу. Кто он, откуда, тем более фамилию его — они не знали. Олегом назвался. Жаль, что не нашли его…

— Ну, а чем бы он вам помог? — хрипло спросил Альберт. — И судить его не за что. Он вас не избивал.

— Мне в глаза его нужно было посмотреть, вот так, как я в ваши сейчас смотрю.

— Ну — и? — Альберт упорно смотрел на Горобцова, не отводя взгляда.

— И сказать ему, что он трус и подлец. Подлец потому, что сидел в кустах, все видел и не вмешался. А трус потому, что не пришел в суд свидетелем. Вот так, ребята, — закончил Горобцов, — А к Васе Дьяконову я потом съездил. Телеобъектив ему подарил, может, еще кого выручит в беде…

Дождь кончился ночью. С утра установилась ясная сухая погода и началась работа — новая для Матвея Сергеевича, привычная и знакомая для всех остальных.

Сразу после завтрака трое, ведя за собой резиновую лодку, брели вверх по реке туда, где выходили на поверхность мощные пласты древнейших пород. Очень это интересное и увлекательное занятие — искать в слежавшихся древних породах остатки давно отмерших организмов. Рукоятки молотков не выдерживали порой — настолько прочны были камни. Разобьешь камень, а в нем ничего нет, пусто. Бьешь второй, третий, десятый и вдруг нападаешь на скопление моллюсков. Их так много, что Матвей Сергеевич терялся: неужели все брать? Подходил Карнаухов, объяснял, что нужны лишь целые скульптурки, с неповрежденной головкой, по которой и можно определить данный вид, а, значит, и установить впоследствии возраст породы, в которой они находились.

Обедали, чтоб не терять время, здесь же: чай, сахар, галеты, топленое масло. Можно было брать с собой холодную жареную рыбу, но Карнаухов и Альберт отказались: рыбу ели в лагере, хоть здесь-то можно без нее…

Хариуса и ленка в реке — как в бочке, а времени для рыбалки не было. Виталий приспособился удить «без отрыва от производства». Возвращались в лагерь на лодке. Кто-то один правил, удерживая лодку на струе, а Виталий, сидя на корме, забрасывал обманку. Хариусы хватали ее на лету. Потом и Карнаухов перешел на этот способ.

Альберт к рыбе никакого отношения не имел. Ежедневно он брал с собой ружье, но пока не принес в лагерь ни одной утки.

Однажды утром, еще в лагере, увидели в ста метрах от палатки, у самой воды, лося. Альберт кинулся в палатку, выскочил с ружьем, но Виталий положил свою большую ладонь на стволы:

— Ты что? Смотри, красавец какой!

Лось повернул голову на голос, внимательно посмотрел, качнул «рогами и медленно побрел на противоположный берег.

— Ружье-то зачем вынес? — спросил Виталий.

— Сам не знаю, — растерялся Альберт. — Инстинкт охотничий сработал.

— Эх ты! — покачал головой Виталий. — Разряди стволы! — А когда Виталий вытащил патроны, положил их на ладонь: — Смотри, охотник. Этими ты хотел стрелять? А жаканы где? Ты, наверное, каждый день их забываешь? А вдруг на медведя напорешься? Медведь — не утка, не улетит от тебя…

Выходы карбона вниз по реке отработали за две недели. Карнаухов был доволен; фауны оказалось много и самой разнообразной: брахиоподы, ругозы, кораллы, мшанки. Хватит дел на всю долгую зиму. Доволен он был и атмосферой в отряде. Виталий, правда, иногда «показывал зубки», это в его стиле, он считал себя заместителем начальника и командовал даже чаще, чем Карнаухов. Горобцов был безотказен, все исполнял старательно, с душой. На работу всегда ходили втроем. Кто-то — Горобцов или Виталий — оставался дежурить в лагере. Когда оставался Виталий, Иван Петрович отдыхал от его болтовни: тот открывал рот, едва проснувшись, а умолкал уже в спальном мешке, да и то по настоятельной просьбе других.

Горобцов же работал молча, не задавал лишних вопросов, делал все, что просил сделать Карнаухов. Правда, в перерывах и он любил поговорить, но его разговоры не раздражали Карнаухова, не утомляли.

Зато Альберт вдруг стал неразговорчивым, тихим. Почти не брал в руки гитару, не вспоминал про Индигирку, не указывал Виталию, что надо делать и как. Однажды спросил:

— А вертолет может задержаться?

— Вполне, — ответил Карнаухов. — Каждый сезон задерживается.

— Плохие дела, — вздохнул Альберт. — Двадцатого августа в моем институте окончательно решается вопрос о квартире. А без меня как решат?

Карнаухов успокоил:

— Мы вылетим из Магадана восемнадцатого.

— Если бы… Сами же говорите: каждый сезон… Закурим, что ли, с горя, Виталий?

За три дня до окончания сезона выпал снег. Утром проснулись — светлее в палатке, чем обычно. Выглянули — вокруг белым-бело. Снег покрывал галечник, траву за палаткой, висел клочками на ветках лиственниц, словно вату набросали на деревья. До полудня он растаял, все снова стало зеленым, но на деревьях уже появилась желтизна — близка северная осень.

А к вечеру пошел дождь. Но Карнаухов не беспокоился: все работы отряд выполнил, продукты есть, рыба в реке не перевелась, жить можно. На севере нельзя упускать ни одного погожего часа. За все пребывание на Каменке у них не было ни одного выходного. Как ни упрашивал Виталий дать хотя бы один день, чтобы душу отвести на рыбалке, Карнаухов не дал ему такого дня. Вот сейчас, до прибытия вертолета, рыбачьте с утра до ночи.