Леонид Чикин - Дважды два

— Сейчас будем ужинать.

— Я не хочу, — сказала Вера.

— Капризы оставь до возвращения домой. Здесь я приказываю.

— Честное слово, не хочу. Я лучше у костра погреюсь.

— Одно другому не мешает. Мерзнешь?

— Да! — подумала и добавила резко, словно его обвиняя: — И у меня болит голова!

— Ты не ударилась, когда падала в воду?

— Нет. Я же спиной упала.

Спиной… Вот морока. Аптечка в отряде хорошая, но Геннадий не догадался взять хотя бы самые простейшие таблетки от головной боли. Да и когда ему было брать-то их?

— Ничего, — успокоил он. — Это от волнения. Пройдет. А есть ты будешь. Я тебя с ложечки накормлю. Как мама в детстве. Помнишь, наверное?

— Нет! — вдруг выкрикнула она, — Не помню. И не говорите глупостей!

Геннадий растерялся:

— А что я сказал? Ну, извини…

Вот и попробуй ее развеселить. Ну и бог с ней. Ему поручили доставить Веру в отряд, остальное его не касается. Придут в Ивановку, махнет он рукой своей спутнице: «До свидания!», хотя никакого свидания не будет, не увидит он ее; Вера сдержит свое слово, у Корешкова не останется, уедет домой…

И тут он поймал себя на мысли, что ему не хочется с ней расставаться, что ему приятно с ней разговаривать, сидеть у костра, заботиться о ней — хрупкой и беспомощной, — выслушивать ее резкие слова. И еще подумал, что скучно будет в отряде теперь.

— Вера! — позвал он.

— Да! — Она медленно повернулась лицом к огню.

— Я тебе налью немного спирту…

— Вот еще!

— Надо растереть ноги и… здесь, — провел рукой по своей груди. — Потом теплее укроешься.

Спирт попал к нему случайно. Олег Григорьевич перед выходом в маршрут дал ему фляжку: «Храни у себя. Сдается мне, что проводник будет клянчить, отказать неудобно, а вещь дефицитная…»

Хорошо, что сегодня, когда бросал вещи и продукты в рюкзак, не вернул фляжку. Теперь спирт пойдет по прямому назначению — для медицинских целей.

Он развернул свой спальник, повесил его вдоль костра на двух палках, с другой стороны, как ширму, приспособил плащ, налил в кружку из фляжки.

— Садись. Натирайся и ныряй в мешок.

Вера, смочив в кружке кончики пальцев, водила ими по обнаженным ногам, по-детски вытянув губы.

Рассмеявшись, Геннадий спросил:

— Разве так втирают спирт? Тебе что — ни разу не приходилось?

— Что ли я каждый день тону?

— Ну, допустим, ты и сегодня не тонула, а лишь свалилась в воду. Наливай спирт в ладонь и втирай, пока кожа не покраснеет. Давай я помогу.

— Вот еще! — И продолжала осторожно, нежно гладить ногу ладонью.

Случись такое в отряде, он бы не настаивал, пусть делает все, что угодно. Но здесь, в тайге, ночью, он не мог быть равнодушным к ее беде. На Бурова ему наплевать, но как он оправдается перед собой, если с ней что-нибудь случится?

— Ну-ка, садись! — решительно сказал он и так же решительно взял у нее из рук кружку.

— Я сама!

— Садись, я тебе говорю! — закричал Геннадий, и Вера послушно села, вытянув ноги. Но все-таки не удержалась, чтобы не сказать очередную колкость:

— Ого! Скоро и ругаться начнете, как на свою…

Он подошел к ней со спины, опустился на колени, из кружки плеснул на ноги, ладонями принялся растирать. Его лицо было рядом с лицом Веры, ее волосы касались его щеки, он чувствовал ее дыхание.

— Ой, больно!

— Терпи. Кстати, ты на меня тоже кричишь, как на своего, тогда уж зови на «ты», чтобы удобнее было.

— А я на вас не кричу… как на своего, — тихо и как-то грустно произнесла, Вера.

— Не больно теперь? — спросил грубо, чтобы не подумала, будто он ее жалеет, хотя на самом-то деле этого нельзя было скрыть — жалел он ее.

— Нет. Горит все…

— Теперь лезь в мешок и натирайся сама. Натирай грудь. — Подошел к костру, потрогал белье. — Твои… купальники еще не высохли. Будешь спать в том, что на тебе. Говори спасибо, что я перед бродом мешок с себя снял.

— Спасибо, — прошептала Вера серьезно, но ему послышалась в голосе насмешка, потому и сам криво улыбнулся:

— На здоровье.

Закурил. Уходить от костра не хотелось, а надо — не будет Вера при нем втирать спирт.

Редкие капли дождя снова застучали по листьям, по воде. Геннадий обрубил ветки с принесенных березок и осинок, сделал навес, сверху набросал ветки, прикрыл все сооружение плащами. Успел вовремя: дождь разошелся. Подумал и кинул поверх плащей чехол от Вериного спальника — все равно ему мокнуть, уселся под навес, к ногам Веры.

Костер шипел. От капель дождя оставались на углях черные пятнышки, которые через секунду-другую исчезали.

Молчали, пока не кончился дождь. Потом Геннадий снова закатил в костер тушенку — она уже успела остыть.

Злость на Веру окончательно прошла, осталась жалость и еще какое-то чувство, вызванное ее беззащитностью, слабостью и детскостью, что ли. Она полулежала в спальнике, высунув из него голову.

— Тебе не холодно?

— Морозит. Мне так неудобно перед вами. Я как маленькая искупалась и заболела, а вы еще должны меня лечить.

— Ты не заболела, — утешил ее Геннадий, наливая спирт в кружку и разводя водой. — А что маленькая — это верно… Выпьешь?

Вера испуганно отстранилась:

— Нет, не буду! А он горький?

— Ты что? — удивился он. — Не пила, что ли? Горький, Вера, как всякое лекарство. Ну, давай вместе, — он налил во вторую кружку.

Вера решительно выпила, он даже не предполагал, что она так сделает, замотала головой, замычала, боясь раскрыть рот, схватилась рукой за горло, наконец выговорила:

— Бр-р-р! Противно. Жжет все…

Он придвинул к ней банку тушенки.

— Запей. Потом бери ложку. Ешь.

— А у меня нет ложки, — сказала она. — В лагере оставила. Вашему начальнику, потому что она за ним числится.

Никакие ложки-вилки за Буровым не числятся, Вера знала об этом так же, как он. Каждый год ботаники едут в экспедиции, и те, кто возвращаются, с собой ложки не берут. Вера, значит, принципиально оставила ложку, потому что приехала без своей. Он уже взялся за нож, чтобы выстрогать две деревянных лопаточки, чтобы на равных быть.

— Давай одной ложкой есть, — предложила Вера, и он не сразу заметил, что она впервые так к нему обратилась. — Бери, твоя очередь первая. Ты никогда так не ел? Мы с девчонками в прошлом году в колхозе, когда только приехали, трое одной ложкой ели. А мальчишки подшутили: нашли нам где-то бо-о-ольшую деревянную ложку. Я, знаешь, почему-то теперь захотела есть. Да ты ешь, ешь, — тут же сказала она, увидев, что Геннадий не так ее понял. — Я еще чай со сгущенкой буду пить. А ты очень испугался, когда я в воду свалилась?

— Очень, — откровенно признался Геннадий.

— Думаешь, утонула бы? Я здорово плаваю. Свалилась, под воду ушла, хочу вынырнуть — не могу, держит что-то. Тогда отвела руки назад… Нет, сначала плащ как рвану! Пуговица отлетела. Потом — руки назад, выскользнула из рюкзака и спальника. Ты бы так попробовал. Думаешь, легко?