Сергей Снегов - Вариант Пинегина

— Так как же будем? — снова спросил Шелепа.

Волынский очнулся от раздумья.

— А вот так и будем, — сказал он хмуро. — Пишите запросы в исследовательские институты, в проектные организации и на заводы. Если ваши предложения окажутся технически осуществимыми, войдем со специальным докладом в ЦК.

Вертушин с энергией кинулся в проектирование. На место Шелепы назначили его помощника, пожилого, опытного инженера, дело быстро двигалось вперед. Каждую неделю Пинегин приезжал в проектную контору или вызывал Вертушина к себе. Начальника комбината интересовало, какой сектор отстает, кто в передовиках, какие схемы и расчеты полностью закончены, какие еще разрабатываются. Пинегин всегда так работал: вникая в детали, он знал о любом из своих участков, ставших на время ударными, не меньше, чем знали их начальники.

Во время очередного доклада Вертушина к Пинегину вошел Волынский.

— Чудесно, что ты явился, Игорь Васильевич! — обрадовался Пинегин. — Вместе послушаем, как идет проектирование.

Волынский сидел с таким равнодушным видом, что Вертушин почувствовал стеснение и докладывал без обычного жара, даже дышал не так шумно. Пинегина тоже удивило странное поведение секретаря горкома.

— Ладно, — сказал Пинегин. — Продвинулись за неделю солидно. Работайте дальше.

Когда Вертушин ушел, Пинегин обратился к Волынскому:

— Что это с тобой сегодня, Игорь Васильевич? Не узнаю, вроде и не интересует тебя проектантская братия.

Волынский усмехнулся:

— Интересует, да не очень.

Пинегин не сводил с него проницательных глаз.

— Это почему же «не очень»? Сейчас проектирование — передний край реконструкции комбината. Или тебя и реконструкция перестала интересовать?

— Смотря какая реконструкция. Тут еще не все для меня ясно.

Пинегин покачал головой:

— Все понятно. Шелепа рядом с тобой, наплел, конечно, о своем, а ты уши развесил. Не ожидал от тебя подобной легковесности.

Волынский снова усмехнулся:

— Почему же легковесность, Иван Лукьянович? Скорее объективность… Хочу всесторонне разобраться, кто прав, кто виноват.

— Ну и как же ты надумал разбираться? — холодно спросил Пинегин. — Сразу жалобу на меня настрочишь по наущению Шелопута или пошлешь его прожекты на предварительную экспертизу специалистов?

Волынский не собирался разговаривать сейчас на эту тему, он приехал в управление комбината по другому делу. Но разговор был неизбежен, рано или поздно он должен состояться, это Волынский понимал. Он решил высказаться начистоту.

— Ни то, ни другое, Иван Лукьянович, — ответил он. — Мы запросили исследовательские и проектные организации, а также заводы-изготовители, могут ли они разработать и поставить нам новые модели электропечей. Получим ответ, многое станет ясней.

— Так, так, — спокойно проговорил Пинегин. — Запросы, значит? Что же, запросы — вещь безобидная, от них ни жжет, ни колет. Но только это, знаешь, оболочка. Давай копнем на всю глубину?

— Давай, — согласился Волынский. — Я не против выяснения.

Пинегин заговорил медленно, обдумывая каждое слово: .

— Итак, посланы запросы. На запросы придут, конечно, ответы. Если ответы отрицательные, делать нечего, придется на шелопутных проектах ставить точку и идти ко мне извиняться. Это первый вариант. Правильно я излагаю?

— Не совсем. — Волынский засмеялся. — К чему же извиняться? Наши запросы ни для кого не оскорбительны. А правоту твою признаем, если, конечно, ответы будут отрицательными.

— Хорошо, пусть без извинений, — продолжал Пинегин. — На извинениях не настаиваю. Давай рассмотрим второй вариант — положительные ответы. Для порядка допустим и такую возможность, хоть я в нее не верю. Итак, вам сообщают: что-то принимается, что-то отвергается, в общем, требуемые новые печи могут быть изготовлены. Что вы тогда предпринимаете?

— Тогда мы идем к тебе, Иван Лукьяныч, — мягко сказал Волынский, — и убеждаем поехать с этими новыми данными в ЦК, добиться другого решения о реконструкции.

Пинегин одобрительно кивнул головой:

— Правильно. Так я и думал — попытаетесь уговорить меня. Но я, как ты знаешь, человек упрямый. Я ни в какую, у меня один ответ: наш вариант со всех сторон лучше — с экономической, с политической, с технической, с исторической, наконец, — нужно, мол, думать и о нуждах потомков. Как тогда поступите?

Улыбка, которую Волынский пытался удержать, погасла.

— Тогда, — ответил он, — мы будем писать в высшие инстанции независимо от тебя.

— И против меня, — уточнил Пинегин. — Против меня, Игорь Васильевич. Давайте уж поставим точки на свои места. Вы начнете борьбу против меня, жестокую борьбу — принципиальная борьба другой быть не может. Вы будете добиваться моего устранения от руководства, иначе ведь ваш вариант не пройдет, это вы хорошо понимаете. А я весь авторитет моих беспорочных трудовых сорока лет обрушу на вас. Вот как оно пойдет дело, дорогой Игорь Васильевич. Или я неверно рисую?

— Нет, в общем верно, — отозвался Волынский. — Борьба развернется очень нелегкая, это мы знаем.

— И выйдет, мы с тобой, полтора десятка лет дружно работавшие, — неумолимо продолжал Пинегин, — возненавидим один другого, иначе мы не сумеем, ведь у таких, как мы, дело наше — жизнь наша. Незаполнимая трещина расколет наши такие прежде тесные отношения. Не правда ли, отличное завершение многолетней дружбы?

Волынский ответил жестко:

— Знаешь, Иван Лукьяныч, уже две тысячи лет говорят: Платон — мне друг, но истина дороже…

Пинегин махнул рукой:

— Ладно. Все ясно. Прости, Игорь Васильевич, срочные дела… Если ты о том, что вчера обсуждали на бюро, так прошу к Сланцеву.

Он знал, что Волынский пробудет минут двадцать в управлении, они могли со Сланцевым без предупреждения зайти — нужно было не показать им, как его расстроил неожиданный разговор. Пинегин вызывал посетителей, громко с ними разговаривал, сердился, спорил — это отвлекало. Прием затянулся, время подошло к обеду. Пинегин не поехал домой, ходил по кабинету, размышлял, негодовал, недоумевал. Все может случиться: на ровном месте споткнешься, крыша на голову обрушится, в таблице умножения запутаешься. Но этого разговора не могло быть, он был чудовищен, был немыслим. Его нельзя было принять, в него нельзя было поверить. Он, Пинегин, ссорится с Волынским, они начинают меж собою борьбу, сталкивают один другого. Да как это возможно? Как это вынести?

— Чепуха! — прикрикнул на себя Пинегин. — Мало тебе приходилось драться? Чего-чего, а этого хватало! Пришло время подраться с Волынским — только всего! Вынесешь!..

Он почувствовал усталость и присел на диван. Левая нога противно подрагивала, кружилась голова. В груди чувствовалось какое-то стеснение, там торчал ком, сердце вдруг словно выросло, и ему было тесно биться: не хватало воздуха… «Расклеиваюсь! — с неодобрением подумал Пинегин. — Один неприятный разговор — и нате! Надо взять себя в руки!»