Александр Поповский - Человеку жить долго

Спокойной беседе приходит конец. Свиридову слышится резкая по тону, обидная реплика сына:

— Тебе всегда было тесно на земле. Твоя мысль витала в надзвездных сферах.

— Витала, не спорю, — отвечает отец, — но то было в прошлом. Ни настоящее, ни прошлое растительного мира сейчас не интересуют меня, меня занимает его будущее.

Сын почему-то усмехается и отпускает недобрую шутку:

— У старости только и утешения, что будущее, настоящего у нес нет.

И эту обиду он снесет. Сын когда-нибудь об этом пожалеет.

— У старости есть настоящее… Старость трудолюбива, у нее одно утешение — милый, привычный труд. Она не ослабила сил Гомера, Пифагора, Эсхила, Толстого…

Мысленная беседа, как всегда, на этом месте принимает крутой оборот, рука, поворачивающая винт предметного столика, вздрагивает и с необычной поспешностью начинает менять окуляры. Взгляд ученого становится беспокойным, морщины на лбу то густо собираются, то неведомо куда исчезают, отчего лицо становится то грустным, то хмурым. Сейчас новая мысль встревожила ученого. Как она ни горька, с ней трудно не согласиться. Не в старости дело и не в том, что отец и сын не поняли друг друга, — их разделяет наука, к которой каждый относится по-своему. Сын рано поверил во всемогущество эксперимента. Не творческие поиски, основанные на теории и гипотезах, привлекают его, а искания удачи вслепую. В науке все возможно, твердит он, повезет человеку, и откроется ему такое, о чем никто и помыслить не смел. Наука больше обязана своими успехами случайным удачам, чем измышлениям теоретиков. Надо смело ставить опыты, пробовать и искать, невзирая на неудачи. Во имя погони за призрачным успехом он отказывался тратить время на изучение языков, оставил в пренебрежении родной язык и начиняет свои статьи грамматическими ошибками. Референты и переводчики, говорит он, чудесно справятся с языком, нет нужды отказываться от их услуг. Дело исследователя — ставить опыты и объяснять результаты, оформлять материалы может всякий… Именно это, а не что-нибудь другое разъединяет его с сыном. Они как бы стоят по разные стороны барьера — как им друг друга понять? Странно, как он этого раньше не заметил, ведь это было так очевидно, когда сын еще писал диссертацию…

Случилось, что б Закавказье возникла опасность гибели бамбуковых плантаций. Бамбуку дано в жизни цвести только раз: одним видам в тридцать, другим — в сто и сто двадцать лет, после чего они погибают. В странах Азии, где эти деревья служат средством существования населения, их цветение становится народным бедствием.

Свиридов предложил сыну отправиться на Кавказ и предотвратить там цветение бамбуков. Некоторое время спустя сын написал отцу о своих успехах, поведал об опытах, заведших его в тупик, о наблюдениях, опрокинувших основы ботаники, и о многом другом, поразившем его воображение. Как было не изумляться — вырезая куски корневища из бамбуков, созревших для цветения, и высаживая их в почву, он заметил, что из них развиваются такие же юные растения, как если бы они вышли из семян. Стебелек и кустарник развивались, чтобы создать корневище, точно у них его не было. Возможно ли, чтобы размножение корневищем взрослого растения напоминало семенное? Сын не догадывался, что отступление от правил знаменует собой событие в природе.

Свиридов сопоставил свои прежние опыты над гиацинтами, когда место пореза клубенька становилось чревом, откуда выходили детки-луковички, развивавшиеся, словно они вышли из семян, — сопоставил с тем, что увидел сын у бамбуков, и подумал, что в обоих случаях обновление организма возникало в результате ранения. Чтобы спасти зацветающую плантацию и вернуть ей утраченную юность, следует вырубить бамбуковый лес до цветения. Основой плантации станут быстро развивающиеся куски корневища. Прежние растения будут порукой, что лес станет юным, словно его растили из семян.

Свиридов написал об этом сыну, и тот выполнил указания отца. Он разработал и защитил на эту тему диссертацию и получил звание кандидата биологических наук. Исполнилась мечта одного и не осуществилась надежда другого. Напрасно ученый убеждал сына искать и своей работе тайну вечного обновления жизни, средство восстанавливать стареющие растения. Ничего вечного сын не открыл, диссертация для него была удачно выигранной партией, счастливым выходом из игры и ничем больше.

«Он все выхолостил, — думал Свиридов, — разменял большую идею на пустячки…»

Прежде чем уйти из ботанического сада, Самсон Данилович прошел в оранжерею субтропических растений, сел под развесистую веерообразную пальму, усадил возле себя молодого сотрудника в наглухо застегнутом халате, со сдержанной улыбкой на тонких губах, и, пожимая ему руку, сказал:

— Поздравляю. Аттестационная комиссия в Москве решила пересмотреть свое прежнее заключение о вашей диссертации… Они не посмели ее не утвердить.

Он недавно узнал, что комиссия отказалась утвердить работу научного сотрудника ботанического сада. В ней шла речь об эвкалиптах и средствах сохранения их в недостаточно теплом климате Кавказа. Предмет исследования далеко отстоял от круга интересов Свиридова, и все же он послал свои соображения в Москву. Вчера стало известно, что комиссия с ним согласилась. Растроганный сотрудник, весьма сдержанный молодой человек, долго не знал, что ответить, он густо покраснел, снял и тут же надел свои большие роговые очки, взъерошил и пригладил зачесанные на прямой пробор волосы и, не сдержавшись, обнял Свиридова. После ухода ученого диссертант вспомнил, что хотел передать ему журнал и, догнав Самсона Даниловича у ворот, сказал:

— В этом номере напечатано о ваших новых исследованиях, вам будет интересно прочитать.

Самсон Данилович поблагодарил, сунул журнал в боковой карман пиджака и продолжал свой путь.

С некоторых пор он обзавелся привычкой по дороге домой делать крюк и сворачивать в переулок, где множество голубей бродит по мостовой. Усевшись на скамейку у покосившейся ограды пустыря, Свиридов вынимает из кармана завернутые в бумагу семена и маленькими пригоршнями бросает их голубям. Отсюда он уходит с чувством облегчения. Ему кажется, что сердце перестало ныть и в голове водворился порядок.

Накормив своих питомцев, Свиридов вынул из кармана журнал, нашел статью, на которую указал ему сотрудник, и принялся читать. Ничего нового в ней не было, все обычно и знакомо: и манера сына писать, его самоуверенный пафос, и топорные фразы, и неправда в каждой строке. Вздор, что профессор Свиридов посвятил себя проблеме искусственного кормления рыб хлореллой, что «рыбная промышленность многим обязана консультациям профессора Свиридова». Он этим никогда не занимался и никому советов не давал. В такой же манере, о том же Петр говорил на заседаниях научных обществ, писал в городской и областной газетах. Было в этой статье и нечто такое, что глубоко уязвило ученого. Сын утверждал, будто отец убедился, что «долг ученого в наше время — не задаваясь далекими целями, думать прежде всего о текущих нуждах страны». Как можно противопоставлять «далекие цели» и «текущие нужды»? В какой невежественной голове могла родиться подобная мысль? Изыскания астрологов и астрономов столь же часто обогащали практическую мысль, как часто химия и физика решали задачи небес.