Анатолий Емельянов - Год - тринадцать месяцев (сборник)

— Бедные, бедные! За что им с детских лет такое наказание?

А Алексей Петрович с пронзительной болью в сердце вспомнил опять живого Игоря. Нет, он не такой был, он любил труд и занимался спортом, а плавал — как бог. Но недаром и говорят, что тонут чаще те, кто хорошо умеет плавать. Истина, конечно, сомнительная, но если бы у берега булькался, то никакая судорога не страшна бы была…

— Сейчас другая жизнь, Сетнер, — неохотно возразил Алексей Петрович. — Город освободил подростка от физического труда и необходимости участвовать в добывании хлеба наравне со взрослыми, но вот мы, родители, к сожалению, взамен этого зачастую ничего им не даем, ничего даже и предложить не можем. Спорт, туризм… Но ведь это тоже лежит с краю. А область интеллектуальных, творческих занятий все так же далека от них, как она была далека и от нас с тобой.

— Потому и говорю, — упрямо гнул свое Сетнер. — Ты вот на старости лет не избежал этой беды…

Он замолчал и ждал, что ответит Алексей. Но тог тоже молчал. Этой темы было касаться мучительно, а не касаться ее вовсе было еще мучительней. И он ответил:

— Я сам виноват, Сетнер.

— Еще бы не виноват! — живо подхватил тот. — Слишком ты с ней носился, вот что я тебе скажу. А сам все время в упряжке, как лошадь на пахоте. Не снимал хомута! Давно я хотел тебе сказать это, да жалел, а теперь жалеть не буду, потому что такая жалость боком выходит.

Сетнер Осипович видел, как сразу понурился, сник его друг. И долго сидел так с опущенной головой и не возражал ни словом, ни жестом. Своей деревенской прямотой он, конечно, переборщил, сам это чувствовал, и, чтобы снять неловкость, повернул разговор на другую тему.

— А почему ты не уехал в Кисловодск? Ведь ты в отпуске…

Но тема была все та же, и Алексей Петрович только криво улыбнулся да покачал головой. В странном положении он оказался. Если бы кто-то еще года два назад сказал ему это, он бы не то что не поверил, но даже и в мыслях не мог бы допустить, что с ним такое может случиться. От других уходят жены, разводятся люди, но то другие, он ведь, Алексей Великанов, не другой!.. Но вот оказалось, что он ничем не отличается от других. А должность — она сегодня есть, а завтра ее нет… И что же тогда остается?..

— Лексей, не сиди больше в городе, айда в Шигали! Будешь жить у меня, отвожу в полное твое распоряжение сеновал и передние комнаты! Отдохни. А если будет скучно, найдется тебе работа — будешь главным консультантом по реконструкции. Кроме того…

— Что — кроме того?

— Да есть у меня одна мыслишка…

— Слушай, за то, что я уже сделал для твоего колхоза, ты мне памятник должен в Шигалях поставить!

— Это верно, мы тебе поставим памятник, только мыслишка на сей раз другая: женить тебя хочу! Ведь живет в Шигалях одна душа, которая до сих пор тебя любит и до конца дней любить будет… Нет, ты не опускай голову, не отводи глаза!

— Нашел что ворошить…

— Это не «что», а твоя жизнь, и от нее никуда не уйдешь.

Алексей Петрович посмотрел в возбужденные круглые глаза Сетнера и улыбнулся. Смотри ты, какой психолог и педагог!

— И нечего раздумывать, — наступал дальше Сетнер Осипович. — Собирай вещички и поехали. Часа через два я заеду за тобой, и к вечеру мы будем пить в Шигалях пиво. Айда!

— Прямо сейчас не могу, Сетнер. А денька через два-три сам приеду, — твердо пообещал Алексей Петрович, хотя за минуту до этого у него еще и не было такого окончательного решения. Но хоть и не было, а как сказал, так от этой определенности словно бы туман разошелся и даль прояснилась и само собой определилось уже и дело, и смысл существования. Все-таки та праздность и ожидание неизвестно чего парализовали его волю. За эти дни с особенным чувством он думал о том, что вот не понимал тех старых людей, которые, работая всю жизнь на самых ответственных постах, умирают, едва выйдя на пенсию. Самому Великанову до пенсии еще было далеко, но вот оказывается, что понимание тех или иных вещей зависит не от служебного положения, не от уровня образования, а от того, в каком состоянии находится твоя душа. — Через три дня приеду, — повторил Алексей Петрович.

Посидели молча. Сетнер Осипович посмотрел на стоянку, но машины еще там не было видно.

— Хотел с тобой, Алексей, об одном деле посоветоваться. Рабочая сила тебе нужна?

— Еща как нужна! А что, не хочешь ли помочь в порядке шефской взаимовыручки?

— В некотором смысле хочу. Открой в наших Шигалях какой-нибудь подсобный цех от своего завода, ну, что-нибудь вроде филиала.

Алексей Петрович посмотрел на своего друга с иронической улыбкой. Видимо, Сетнер хоть и умный мужик, но, видимо, трудно ему представить современное машиностроительное производство.

— Ну, что скажешь? Какой ответ дашь своим землякам?

Алексей Петрович засмеялся. Впервые за последние Дни засмеялся человек. А Сетнер Осипович грустно повесил голову, ведь он все понял. Он понял, как нелепа кажется Великанову его затея. Но все-таки не хотел сдаваться.

— Я не тороплю, ты подумай, может, что-нибудь и придумается. Ну, не обязательно тебе. Ты ведь знаешь и другие заводы в Чебоксарах, вон их сколько дымит у вас.

Когда Сетнер Осипович опять оглянулся на стоянку, то машина его уже там была — одна грязно-белая среди черных, лаково переливающихся.

— Мне пора, Алексей, — сказал он. — И если ты не приедешь через три дня к нам в Шигали!..

— Это уже решено.

— Вот и ладно! На месте да на досуге мы обо всем потолкуем…

И только когда они опять обнялись и Сетнер, перебежав тяжелой трусцой к машине, обернулся и помахал, он вспомнил о Юле. Но не кричать же через всю площадь: передай, мол, привет, и он только помахал Сетнеру. Потом он пошел к Волге, а в голове между тем как будто сама собой жила эта странная, на первый взгляд даже нелепая идея Сетнера о подсобном цехе в Шигалях. Разумеется, штамповать из пластмассы и металла корпуса для приборов и различных приборных панелей так же необходимо, как и сами приборы, да и вообще штамповки с каждым годом становится все больше и больше, но такой цех должны обслуживать сто двадцать человек. Цеху нужны восемь инженеров, а где они в Шигалях? Нет, нет, все это пустые разговоры!..

Так сказал себе Великанов, а сама мысль жила в нем упрямо и стойко. Наверное, в ней было какое-то рациональное зерно. Допустим… А кто в таком случае будет строить цех? Сельстрой? Межколхозстрой? О, эти организации с несчастным коровником возятся три года, а тут — производственный цех? Нет, все это пустые мечты и больше ничего.

От каждодневной жары Волга сильно обмелела, и хотя ему редко удается бывать здесь, но как сразу видно страдающего, больного человека, так видно и реку, изможденную сухим жаром солнца. В том месте, где когда-то были соляные амбары, купались ребятишки. Метрах в пятидесяти от берега качалась на якоре лодка с белой надписью по борту — «спасательный», в ней сидело четверо ребят, спины и плечи у них были черные от загара. Алексей Петрович разделся, свернул брюки и рубашку, а часы сунул в карман брюк. Один из парней в лодке начал играть на гитаре. Мелодия была странно знакомая, да и голос!.. — как будто Игорь бренчал на гитаре своей и пел. Алексей Петрович широкими шагами зашагал по мелководью, шум воды в ногах погасил мелодию и голос. Когда воды стало выше колен, он бросился плашмя и ушел с головой. Вода была теплая даже на глубине. В такой воде можно плавать сколько угодно и не бояться, что ногу сведет судорогой… Он проплыл неподалеку от лодки, но ребята даже не посмотрели в его сторону. Тот, что бренчал на гитаре, сидел с опущенной головой. Волосы у него были русые, и казалось, что стоит только ему поднять голову… До того все в этом парне было похоже на Игорево — и плечи, и голова, и длинные угловатые руки, что хотелось окликнуть его, позвать: «Игорь!..»