Анатолий Емельянов - Год - тринадцать месяцев (сборник)

— Признаю, Аннушка, признаю, зазнался, гордыня обуяла меня.

Она держалй его своей крепкой, мужской рукой за локоть и не отпускала, точно он мог убежать. Вспомнил: и мать у Анны была вот точно такой же и работала наравне с мужиками…

— Что ты смеешься сам с собой?

— Я вспомнил, как мы катались на лыжах в Красном овраге.

— Э-э, вон что!.. А ведь так и не стал ты врачом, Лекси, обманул меня. Ведь из-за зубов я и школу бросила. А у мамы сколько было горя, все ругала меня, кто, мол, такую беззубую возьмет теперь замуж?

Провела Алексея Петровича в переднюю комнату с большим круглым столом, с георгинами в вазе, а сама — сейчас! — убежала в кухню, загремела там посудой. Алексей Петрович осмотрелся. Все вещи и мебель были очень похожи на те, что видел он у сестры в доме, Да н у Димы тоже. И в таком же порядке они стояли: шифоньеры, кровати, столы, телевизоры… Но Алексей Петрович сквозь тонкую тюлевую занавеску на окне смотрел на противоположный, через улицу, дом. Когда-то дом этот, маленький, в три окна на фасад, был ихним домом, в том доме родились два его брата, погибшие на войне, и вот они с сестрой. Теперь в этом доме живет Юля. Но и дом уж не тот — отремонтирован, поставлен на кирпичный фундамент, заменены нижние венцы, пристроена терраса…

— Да подойди поближе и посмотри как следует! — сказала Анна, входя в комнату. — Думаешь, не вижу, где шаришь глазами?..

Он смутился, махнул рукой и, смеясь натянуто, сказал:

— Да что, сусло уже из солода взято!..

— Ну, не рано ли в старики-то записываться? Эх вы, городские! Вот давай приходи сегодня вечером, и Юля будет, посидим да вспомним бывалошное время…

— А почему она не вышла за Ягура? — спросил Алексей Петрович.

— За Яг-ура?! Да и я за него не пошла бы, если даже разведусь девять раз! Ой, как он пил! Пил и пил, не просыхал. Да вот как-то с пьяных глаз женился тут на одной, ну, думаем, образумится, а он еще больше. Его с работы и выкинули. Ведь до того пил, бедный, что среди бела дня черти-дьяволы мерещились, вот как пил. Ну и повесился. Двое детей осталось сиротами. Один ребенок, видно, по пьянке зачат был, так и рос дурак дураком. Жена распродала все хозяйство и уехала куда-то. — И вздохнула, жалея не то Ягура, не то эту бедную женщину. Доброе было сердце у «Атаман-Нюрки». — Разве за него должна была выйти Юля? — сказала она грустно.

Бывало, мать с такой же грустью говорила о Юле, жалея о том, что они «чего-то не разделили». Уже после того как дом в Шигалях был продан Юле за какую-то пустяковую цену, мать, жившая в городе у Алексея, но не любившая этот городской образ жизни, часто ездила в Шигали, а когда возвращалась и, оставшись с сыном с глазу на глаз, передавала привет от Юли. «Ах, какая она проворная да быстрая, — вздыхала мать. — Корову держит, свинью держит, гусей и кур полон двор… Пришлась бы она к нашему двору, да чего-то вы не разделили?..» Лишь после он узнал, что мать, приезжая в Шигали, жила не у дочери, а у нее, Юли. Видимо, тайные надежды на какое-то воображаемое счастье соединяло их и грело их души…

— Садись давай да откупорь вот бутылку, будь мужчиной.

Стол был уже весь уставлен разными закусками, а посреди стояла бутылка коньяка. Принесла Анна еще и яичницу.

— Не обессудь, что скудно тебя угощаю, я еще и печь не топила. А это зелье употребляешь? Я ведь не знаю, что директора пьют.

— Ничего, сойдет, — сказал Алексей Петрович.

— Водку если, так есть и водка, хлорофос этот! Нести ли?

— Не надо.

— И я так думаю. Наливай давай по рюмочке, а хлорофос пускай Мигулай хлещет.

— Мигулай? — спросил Алексей Петрович. Ведь и в самом деле, Николай тогда на Анке и женился, они оба не стали учиться после седьмого, Николай на тракторе стал работать, тогда еще, кажется, были МТСы… — Ну, твой Мигулай сейчас большим начальником стал, стройкой такой заправляет!..

— Все они хороши хлестать-то хлорофос этот, что начальники, что не начальники. Да и чего не хлестать, если нынче пьяницам всякое уважение? Их и лечат, за ними и уход, и по телевизору их показывают, а сколько дома с ними нянькаются, ох, беда, беда!.. Ладно, давай держи да хорошо поешь.

Выпили свои рюмочки, Алексей Петрович стал есть-закусывать, а Анна, подперев большим кулаком щеку, смотрела на него. Потом вздохнула с сожалением и говорит:

— Седой ты весь стал, Лексей… Видно, не легкий У тебя хлеб.

— Да, жаловаться не приходится. А ты как поживаешь?

— Как и все.

— Но Звезду Героя не все зарабатывают.

Помолчала.

— Так-то оно, может, и так, да только сейчас работать — не сравнить с прежним. Вода у теленка перед мордой, кормов Сетнер не жалеет, не по норме даем и сена, и сенажа. Комбикорма, правда, ведрами разносим, Да вот еще навоз в транспортер лопатой сталкиваем, вот и вся ручная работа.

— Все просто у того, кто умеет работать и любит сзое дело.

Она покачала головой, вроде бы не соглашаясь.

— Я так думаю, Лексей, что Героя мне дали не за нынешнюю работу, а за прошлую, за то, что мы прошлую жизнь вынесли. Ведь как бывало, страшно и подумать. Первые-то годы после войны и сам помнишь, как в деревне было. А на фермах и того пуще: кормов нет, телята орут голодные, болеют, вот тогда я крутилась. Крапивным отваром пою, за каждого теленка ведь душа болит, молодая еще тогда была. А как замуж вышла, забот еще больше. Троих родила, а в декретном отпуске и не бывала. Оклемаешься маленько — и снова на ферму. Младший — тот у меня так на ферме и вырос. «Сын фермы» — вот как его окрестили. На ветеринара в совхозе-техникуме учится…

— А Мигулай…

— Да что — Мигулай! Тогда же МТСы были, вот он и мотался на своем тракторе по всему району, разве заявлялся в неделю раз домой в бане помыться да белье сменить. Вроде его и не было, как подумаешь… Да ты ешь, ешь, вот пирога покушай.

— Спасибо, очень вкусно.

— Когда техника в колхоз перешла, тогда жили вместе, вроде бы полегче, да ведь все равно везде все сама — и на ферме, и дома, а он только знает свой трактор, да к хозяйству у него сроду сноровки не было. А теперь и вовсе стал как городской… Выпей-ка еще да поешь яичницу, пока не остыла, а то холодная яичница — что твои ременные вожжи… Может, пива подать? Сварила два бочонка из свежего хмеля, чтобы не ныл этот Мигулай!..

Но Алексей Петрович остановил ее, и Анна, поправив платок, снова села на место.

— А когда Героя мне дали, я полгода сама не своя ходила. Вот, — она развязала платок и опустила его на плечи, — поседела даже.

— Да что ты! Разве от счастья седеют!

— Да зачем мне одной-то? Ну, в войну девчонкой работала, после войны, так разве я одна такая в Шигалях? Лучше бы Сетнеру дали. Вот уж кто действительно старается, так это он. Да и толку от его работы куда больше, чем от моей. Ребятами вместе росли, я и думать не думала, что он сможет председателем работать, да еще как работать! Ты — другое дело, ты и тогда больше всех к учебе рвался, а он…