Анатолий Емельянов - Год - тринадцать месяцев (сборник)

Сорванцов спасало равнодушие Сетнера. Да и то как-то не стерпел. Кажется, это было еще в классе четвертом, допекли бедного Сетнера — он и схватил не на шутку обидчика за грудки:

— Нарспи самая красивая девочка в школе, понял? И она любит меня, а я люблю ее, понял? А тебя кто любит?..

Не вернулся с войны Узяп, председатель колхоза, не вернулся и друг его Педер, колхозный бригадир. На долю Сетнера и Нарспи выпало тяжелое детство. Но ни эти трудности, ни насмешки ребят, ни колючие частушки, ни само время не охладило их дружбы. Нарспи дождалась Сетнера из армии, они поженились, и вот Нарспи родила на белый свет двойню — двух мальчиков. А год спустя еще двойню — и опять двух мальчиков.

Алексей Петрович не видел Нарспи давно, может, лет пять, и теперь с непонятным волнением ждал встречи. Она, конечно, не удержится и тоже начнет жалеть его: как же, ведь одинокий, брошенный, несчастный!.. Впрочем, и раньше, когда он бывал в гостях у Сетнера, он поражался атмосфере согласия, какая царила в доме друга. Не слащавое сюсюканье, цену которого так хорошо знал Алексей Петрович, не торжество силы сильного или лукавой лести слабого, нет, в семье Сетнера могло даже поразить и грубоватое обращение, но в этом кажущемся грубоватом обращении его к ней или Нарспи к Сетнеру слышалось бесконечное доверие, как будто их не могло разъединить ничто, кроме смерти.

Но когда пришли к Сетнеру, то дома никого не оказалось. Дом у председателя был новый, просторный, бросались в глаза широкие половицы, из таких же широких плах был и потолок. В зале на стене висели четыре портрета — сыновья Сетнера и Нарспи.

Алексей Петрович пошутил:

— Отстал ты, Сетнер, отстал! Твои колхозники ставят каменные хоромы, а ты живешь в деревянном доме!

— Кому что нравится, — ответил он на эту шутку, как всегда, спокойно, так что и шутить как-то не хотелось — ведь все равно его не поймешь. — Стройка — она как зараза, вот у нас в Шигалях все этим заразились — строить! — И он засмеялся своим радостным, заразительным смехом. — Садись давай, я сейчас живо соображу что-нибудь закусить.

Веранда, где они были сейчас, казалась самым обжитым и уютным местом в доме: большой стол, широкий диван, стулья, холодильник, газовая плита… Но не удалось похозяйничать Сетнеру: стукнула калитка, послышались легкие быстрые шаги…

— Вот и Нарспи! — воскликнул Сетнер.

А Нарспи во дворе сказала:

— Эй, Сетнер, ты и птиц не накормил?

— Я сам еще не обедал, — отозвался с веранды Сетнер.

— Себя-то ты не забываешь, а о скотине и не подумал!

Алексей Петрович засмеялся.

Тотчас на пороге появилась и сама Нарспи — в белом, низко повязанном, платочке, в цветастом платье без рукавов.

— У нас гости… — сказала она со смущением, а руки уже оправляли передник. Но тут она узнала Алексея Петровича, всплеснула руками: — Олеша! Ой, Алексей Петрович!..

Рука у Нарспи была крепкая, с царапинками на запястьях, и принесла с собой запах хмеля и солнца.

— А ты все моложе да красивее, — не удержавшись, сказал Алексей Петрович, глядя в радостные синие глаза Нарспи. И верно, она была все так же стройна, как и лет десять назад. Только в бедрах раздалась.

Залилась румянцем, засмеялась, прикрывая рот рукой.

— Вот как ты гостей встречаешь! — нарочно сердито напустилась она на Сетнера. — И стол чистый, ничего не готово!.. Я ведь Олеша, не раз собиралась к тебе приехать да пожаловаться на него, сил моих никаких нет!..

— Да что такое?

— Совсем испортился. Ночами не спит, глотает таблетки всякие, тот у него не такой да этот не по нему, и сам весь издергался. Ведь так и заболеть недолго. Ты бы, Олеша, поучил его маленько, поругал бы…

— Вот вы сейчас вдвоем на меня и напуститесь!

— Еще улыбается!

— Ты видишь, какой у меня народный контроль!..

А между тем опять готовилось застолье; Сетнер вытаскивал из холодильника разные свертки и баночки, Нарспи разожгла плиту и застучала сковородками. Алексей Петрович пробовал остановить эти приготовления, но разве остановишь ливень, рухнувший с неба после удара молнии?

Оказывается, Нарспи и сама хочет есть!

— На хмельнике всегда хочется есть, — добавил Сетнер.

— А ты бы пришел на хмельник-то! Народ волнуется: урожай нынче не тот, много не заработаешь, как в прошлом-то году, а трудов-то поболее. Вот и хотят люди, чтобы прибавили. И они правы: столько пришлось повозиться с этими поливными трубами!..

— Знаю, знаю, разберемся на правлении с этим делом. Думаю, увеличим процентов на двадцать, но не больше. Так и передай. Да я сам нынче приду к вам на хмельник.

И вот стол уж-e заставлен всякими тарелками с закусками, стаканами, рюмками, и Нарспи приказывает садиться. Ей ведь некогда, она торопится, нужно и свою скотину накормить-напоить да бежать в бригаду работать — хмель убирать.

— Мой муж мясо очень любит, а вот ухаживать мне приходится.

— Ты давай, мать, не вали с больной головы на здоровую. Я тебе сколько раз говорил: зачем три десятка индеек завела? Да куры, да два кабана!

— А кто говорил, что мы с тобой должны подавать пример другим и держать свой скот, а? И от этого примера я не хуже тебя устала. Давай вытащи шампанское.

— Да что вы! — взмолился Алексей Петрович. — Помилуйте!..

— Ничего не случится. В кои годы раз приехал, и чаем, что ли, буду угощать!

У Нарспи много не посамовольничаешь, вот так, и Сетнер, подмигивая, вытаскивает из холодильника бутылку шампанского. За едой, за всякими хозяйственными разговорами Алексей Петрович замечает, что Нарспи нет-нет да и посмотрит на него своими пронзительно-синими глазами. Как будто выпытывает, счастливо живет он или нет. И хотя Алексей Петрович был оживлен, смеялся, шутил с Сетнером, взгляд этих синих глаз проникал, как ему казалось, в ту тихую тоску, которая настойчиво жила в его душе. И он нарочно не давал передышки разговорам, чтобы не спросила Нарспи чего-нибудь такого, на что трудно было бы ему отвечать с этим вот внешним оживлением. И он спрашивал Сетнера об урожае на хмель, сам рассказывал о том, что в обкоме готовится большое постановление бюро по шефской помощи селу и, как он чует, эту помощь предложат увеличивать. Нарспи слушала все это с каким-то снисхождением, наклонив голову. Наконец опять заговорили о засухе, о высохшем Цивиле, о том, что раньше по Цивилю от Шигалей до Норусово было восемь мельниц, восемь запруд, а нынче нет ни одной.

Это была самая больная тема для всех троих. То, что Цивиля сейчас нет, Цивиль пересох, угнетало их так, что они даже внезапно замолчали и так сидели, точно не знали, что же теперь будет и что они должны делать?

— В одном месте начали, — сказал наконец Сетнер. — Но нынче вряд ли плотину закончат, подрядчик слабый. А готовы проекты еще на три запруды, но если так дело пойдет…