Георгий Черчесов - Испытание

Иди, мать, домой, иди. На сей раз ничего этого не надо. Повезло мне, благодаря моему пассажиру-очкарику. Иди, отдыхай, не то в следующий раз не Ник Ник не выдержит, а твое сердце. А это для всех нас будет ужасно. Иди отдыхать, мать, и не плачь, не расстраивай ни себя, ни меня… Не один я такой у тебя. Скажи, какой сын оправдывает надежды матери? Какой не заставляет ее страдать? Из-за кого не рыдало сердце матери, не сжималось от боли, огорчения и обиды? Ты знаешь таких? Я не знаю. Так уж устроены ваши сердца, матери, что они всегда болят за сыновей, переживают за них даже тогда, огда они этого не заслуживают… Иди, мать, домой…

…Через два дня Савелий Сергеевич скомандовал Майраму: — Кисловодск! — и пояснил: — Будем сватать актера на роль Мурата.

…Шел одиннадцатый час утра, когда они прибыли в санаторий, а Вадима Сабурова — именно этого известного актера хотел видеть Савелий Сергеевич в роли Мурата — застали спящим. Конов ворвался к нему шумно, растормошил его, стащил с кровати, вытолкал бедняжку в ванную, заставил принять холодный душ, усадил его, полуголого, босого, на стул посреди комнаты и беркутом закружил над ним. Майрам смотрел на это удивительно знакомое лицо, искаженное сном и натиском невесть откуда свалившегося на него режиссера, артист вздрагивал от каждой громкой фразы, и Майрам не мог примириться с мыслью, что этот ошарашенный сонный человек играл такие героические роли, в которых что ни эпизод, то невероятная отчаянная смелость и отвага… Ему казалось, что он может месяцы прожить без сна и еды… А он сидел перед ними полуголый и вздрагивал, и жалобно умолял оттащить от него этого злодея-режиссера, который не дает ему выспаться, который обрушивает на него какие-то странные фразы… Иногда они доходили до его сознания, и он тогда поглядывал на Майрама, свидетеля «сватовства», с подозрением, что его разыгрывают… И на это были у него основания, ибо Конов обрушил на него ошеломляющую информацию…

— Пойми, — внушал ему Савелий Сергеевич, — я предлагаю тебе не просто исполнить очередную роль в очередном фильме. Я хочу, чтобы ты прожил на экране целую жизнь. Жизнь чело века необычной судьбы. Необычной! Учти, это будет нелегко, несмотря на твой могучий и уже признанный талант и колос сальный опыт. Чтобы четче представить себе мышление будущего героя, его мечты, тебе придется забыть все, что ты познал за долгие годы учебы в школе, в вузе… Раньше ты все это мобилизовывал, чтоб успешно справиться с образом. А теперь дол жен забыть. Начисто забыть. Быть тебе абсолютно неграмотным, но… знать русский, английский, немецкий. Это помимо осетинского. Быть тебе наивным до предела и в то же время необычайно мудрым. Резким до грубости — и мягким до сентиментальности. Порывистым — и терпеливым. Жестким — и плачущим из-за невесты…

В этом месте речи режиссера, пожалуй, впервые появилась у Вадима заинтересованность. Так, самая малость…

— Тебе часто будут тыкать в лицо оскорбительную кличку «дикий», — режиссер поднял палец, предупредил, — не без основания! Но в то же время ты будешь застенчивым до смешного. Робеть тебе ужасной робостью — до конфуза! — перед женщинами!

Вадим хмыкнул. Он усмехнулся своей тайной мысли, но Конов уловил ее.

— Конечно, при твоих поклонницах сложно, но эту робость я тебе внушу, хотя бы тем, что ты хлюпик по сравнению с ним! — показал режиссер на Майрама.

Вадим не оскорбился. Наоборот, он весело подморгнул таксисту и опять уставился в лицо режиссеру.

— Ты пройдешь полмира, слышишь? Пройдешь в буквальном смысле этого слова. Тебя будут обманывать. Тебя будут оскорблять. В тебя будут стрелять. Но ты не потеряешь обостренного чувства справедливости, которым одарили тебя привода и отец. Свою экранную жизнь ты начнешь с того, что попытаешься устроить свою судьбу, а примешь на себя заботы всего человечества и станешь переделывать весь мир! Вадим, скептически улыбнувшись, попытался вставить слово, но Конов ладонью прикрыл ему рот:

— Погоди!.. Ну, и чтоб окончательно доконать тебя, мой Вадимчик, — навис над актером Савелий Сергеевич, — сообщу тебе вот еще что: твой герой, будучи совершенно неграмотным, не зная элементарных основ философии и политэкономии, ста нет наркомом республики и членом ВЦИКа!

И у актера есть предел терпения, хотя, как Майрам вскоре понял, эта профессия приучает ко многому, в частности, ничему не удивляться и верить, верить, верить всему и всем: режиссерам, авторам, критикам, зрителям, ситуациям, характерам… Вадим не сталь дольше слушать. Он отчаянно замотал головой, стряхивая остатки сна, и растерянно воскликнул: — Ну и фантазия! Да могло ли быть такое? Да жил ли такой человек?!

Этого, видимо, и ждал Савелий Сергеевич. Горячий, нетерпеливый, он тут вдруг совсем медленно направился к столу, торжественно взял портфель, поглядывая на актера многозначительно, открыл замок и вывалил на колени Вадима ворох бумаг. Рука режиссера извлекла фотографию. Савелий Сергеевич долго не отрывал от нее взгляда, испытывая терпение Вадима, и только тогда, когда актер стал вытягивать шею, чтоб разглядеть фотографию, он сунул ему под нос ее, торжественно провозгласил:

— Вот он! Знакомься! И учти: захочешь получше узнать о нем, — придется тебе исколесить Маньчжурию, Японию, Мексику, Аляску, США…

Майрам вздрогнул — он узнал эту фотографию. Перед ним был Мурат Гагаев. Во всех книгах, журналах, газетах, когда Давался рассказ о брате деда, непременно помещали именно эту фотографию. С нее пытливо поглядывал старик-горец в черкеске, мохнатой шапке, с огромным кинжалом на поясе. Пышные усы. Сухонькие, старчески узловатые руки покойно лежат на эфесе шашки, щедро отделанной серебром. Черкеска с блестящими газырями, тонкий осетинский пояс.

— Вы делаете фильм о нем? — вырвалось у Майрама.

— Да. Ты его знаешь? — спохватился Конов.

— Конечно, — усмехнулся Майрам. — Это же родной брат моего деда…

— Ты… Ты знаешь его?! Беседовал с ним?!

— Нет, — поежился Майрам. — Мне было два года, когда он умер. Но я сведу вас с его отцом…

— С отцом?.. Обязательно! Ты непременно сведешь меня со всеми, кто его знал, — сказал Савелий Сергеевич и присел к Вадиму на кончик стула. Перебирая фотографии и документы, неожиданно спокойно стал рассказывать: — Его скитаний по-миру хватило бы с гаком на любую другую биографию, украсили бы и нашу с тобой узором необыкновенности и романтическим дымком. Нарочно не придумаешь, так насыщена жизнь Мурата напряженными событиями, неожиданными поворотами, яркими фактами… Когда я впервые услышал рассказ о нем, то воспринял его как нечто неправдоподобное, созданное воображением чрезмерно одаренного фантазера… Вот так и ты. И у меня не раз возникало такое ощущение, пока читал сценарий. А что это не легенды, не вымысел, не плод воображения, а факты действительности, убеждает множество очевидцев его мужества и архивные документы…