Георгий Черчесов - Отзвук

— Вот это да! — выслушав, почти как детскую сказку, рассказ Антонио, воскликнул Алан и решил уточнить еще одну маленькую, вызвавшую у него жгучий интерес деталь: — А тебя… это… он тоже угощал?

— Нет, нет, у нас с ним были отнюдь не дружеские отношения, — не понял намека Антонио.

— А как тебя называли во Франции? — задал очередной вопрос Алан.

— Анатоль… — спокойно ответил Антонио-Анатоль-Азарбек…

— А если переберешься в Испанию? Или там в Данию или в Грецию?

Антонио покосился на него, но ничего не ответил.

— Я уже более сорока стран объездил, — вдруг заявил Алан. — И везде меня звали одинаково.

— Алан!!! — дополнил я и расхохотался.

Антонио снисходительно покачал головой:

— Всегда вы ищете в нас что-нибудь негативное, пусть самую малость. Почему, а? Что плохого в том, что в разных странах приходится менять имя? Люди поскорее тебя признают своим и идут к тебе не как к иностранцу, а как к знакомому. В конце концов, все живое приспосабливается к обстоятельствам…

— Приспособиться? — переспросил Алан. — У нас это иначе называется… Горцы ценят, чтобы человек, куда бы он ни попал, оставался со своим именем, не терял своего лица.

Антонио не стал возражать.

— Да, это у вас есть, — сказал он глухо. — Есть желание быть самим собой. Но не всегда оно в вашу пользу…

Двухэтажный коттедж скрывался за забором и вытянувшимися в ряд деревьями. Антонио направил автомобиль к железному забору. Мигнула раз-другой фара и, лишь на секунду сбросив скорость, машина рванула в автоматически раздвинувшиеся ворота, и нам предстал добротный, солидный замок, кладка под камень, чтоб веяло стариной; без света в окнах выглядел он если не мрачно, то сурово. Казалось, какое-то древнее животное с толстенной кожей прикорнуло на часок в гуще деревьев, да так и застыло навеки.

— Построил в стиле ретро, — остановив автомобиль у подъезда, объяснил хозяин. — Не правда ли, смахивает на горную башню?

Мы молчали, подавленные массивностью и средневековой таинственностью здания.

— Похож, похож, — сам себя уверил Антонио. — Я вручил архитектору фотографию с изображением осетинской сторожевой башни, и она навеяла на него мотивы этого здания.

— В доме спят, — произнес я неуверенно. — Стоит ли поднимать?

— А мне мать рассказывала, что в осетинской семье, чем позже прибывает гость, тем теплее его принимают, — усмехнулся Антонио и в его голосе вновь прозвучали уже знакомые подтрунивающие нотки. — Она даже теорию под это подвела: человек, мол, поздней ночью не явится к людям, к которым относится настороженно.

— Так оно и есть, — подтвердил я. — Потому и ценят позднего гостя, что он этим своим приходом создает особые взаимоотношения. Он как бы говорит: и вы можете ко мне приходить в любое время…

— Вот-вот, — засмеялся хозяин дома, — в таком духе и рассуждает моя мать. Сейчас убедитесь, как искренне она обрадуется вам.

Если внешне здание удручало тяжеловесностью, то, оказавшись внутри, мы были поражены изящной, ультрасовременной легкостью, которой были пронизаны холл, коридоры, покои…

Зал был огромный, с полом на двух уровнях. Та часть, что была выше, служила кабинетом: книжные полки вдоль стен, ковер с густым длинным ворсом, письменный стол со стопками папок и настольной лампой. Телефон из слоновой кости на высокой подставке в стиле «ретро». Но набор был кнопочный. Слева, как положено, торшер. Рядом с ним на подставке, магнитофон, — протяни руку и включай.

На другой половине помещения, той, что пониже, столы: круглый с двенадцатью стульями с высокими спинками и журнальный с четырьмя уютными креслами, сплошь заваленный еженедельниками с глянцевыми обложками. Перед диваном на ковре тоже валялись журналы и книги. Мягкий, приятный свет стелился по потолку, — ламп не было видно, — и ровно освещал четыре картины на стенах. В углу стоял рыцарь с секирой, со стены смотрел на гостей огромный — наверное, с полметра — человеческий глаз с наклеенными ресницами. Послышалась нежная мелодия.

— «Стикс», — коротко бросил Алан, знавший все популярные ансамбли мира.

Откуда звучала музыка, тоже невозможно было определить. Бесшумно отворилась дверь, нет, не отворилась, а отодвинулась, и в комнату шагнул Антонио.

— Идет, — сообщил он. — Не представляете, как разволновалась. Вообще-то мать у меня очень суровая. Порой чересчур. Умеет нагонять страх на людей, особенно на просителей и представительниц благотворительных обществ. Но сейчас… Одевается, а руки дрожат. Вот и она.

Мы оцепенели. Мы ожидали увидеть чопорную старушку, одетую по последней европейской моде, с ухоженными руками, пальцы которых унизаны кольцами с крупными дорогими камнями, с ветвистым колье на груди, с бриллиантами в ушах… По крайней мере, этому кабинету с современной обстановкой могла соответствовать только такая дама.

А на пороге стояла, глядя на нас широко открытыми черными глазами, старушка-осетинка с непременным шерстяным платком на голове, в темном платье почти до самых пят, из-под которого выглядывали — я не верил своим глазам, — матерчатые ноговицы… Уж сколько лет таких не носят женщины Хохкау! Надо же, проделать несколько тысяч километров, чтоб увидеть — на чужбине, в Италии! — дзабырта, эту сугубо осетинскую обувь…

— Агаш нам цаут! — приветствовала она нас словами, традиционно обращенными именно к гостям, проделавшим немалый путь.

Алан первым пришел в себя, подбоченился, сделал шаг вперед, прижал ладонь к груди, почтительно наклонив голову, как полагается истинному осетину, и сказал:

— Извините за позднее вторжение в ваш дом. Мы ни за что не осмелились бы побеспокоить вас, если бы не заверения вашего сына, что вы не рассердитесь…

— Сердиться? — всплеснула руками она и просто, по-горски шлепнула себя ладонями по бедрам, что обозначало высшую степень изумления. — Да за столько лет я впервые слышу настоящую осетинскую речь! И глаза мои наконец-то видят джигитов! — Она подошла к Алану, пригнула его голову, по-матерински прижалась губами ко лбу, потом обняла меня. — Какие вы красивые, молодые, крепкие… — шептала она с восторгом. — Неужели всего месяц назад вы покинули Осетию?! И оттуда прямо сюда?

— Через Москву, — уточнил я.

— Да, да, — подхватила она. — Конечно же, эти поездки для вас организует Москва. Кто здесь знает о моей маленькой Осетии? Объясняешь им, — никак не поймут… В лучшем случае о грузинах кое-что слышали. — Она вновь всплеснула руками: — Не могу поверить. В нашем доме — мои земляки!

Усадив нас в кресла, она встала в сторонку, к стене и оттуда задумчиво смотрела на нас.

— Садитесь и вы, — поднялся я. — Неудобно же, мы сидим, а вы стоите…

Она засмеялась тихо, несмело, погрозила мне пальцем: