Сергей Снегов - Река прокладывает русло

Лесков рано утром ввалился к себе в квартиру и оглушил Юлию неожиданным сообщением, что через два дня уезжает в Сибирь. Смятенная Юлия потребовала объяснений. Он рассказал ей о московских событиях. Конечно, результат от его поездки какой-то будет, запроектированный завод получится все же более совершенным, чем его сейчас разрабатывает Пустыхин: многое из его, Лескова, предложений принято. Но в самом важном, в принципах проектирования, он не сумел отстоять своей правоты. Тут еще нужно думать и думать, пока это темный лес, самому не ясно.

— Я не мог иначе, Юлька! — оправдывался Лесков. — Я только сейчас понял, что проектирование не по мне.

И он с воодушевлением описывал завод, куда получил назначение.

— Юлечка, дорогая, это — огромное предприятие, десятки тысяч рабочих, сотни инженеров, разнообразная продукция — полиметаллический комбинат, не простой завод. И везде путаница, рядом с совершенными механизмами — ручной труд. Специалисту по автоматике широкий простор. Конечно, придется ломать многие священные обычаи: металлурги — народ упрямый, но это ничего, я тоже упрям. Не надо огорчаться, Юлечка, я счастлив, что получил такую интересную работу.

Но Юлия не могла не огорчаться. Она сжимала губы, чтоб не расплакаться. Глаза ее потухли, она сидела на диване, некрасивая и жалкая. На нее вдруг сразу навалились, как бы собранные вместе, все неудачи ее жизни. На работе неприятность на неприятности, а Саня впервые в жизни — и уже навсегда, она это знала — уезжает от нее. Она опустила голову на диван и зарыдала.

Лесков склонился над ней в смятении. Он гладил ее волосы, целовал, говорил нежные слова. Она отталкивала его, прятала от него лицо.

— Ну, что ты плачешь, Юлька? — закричал он, готовый плакать вместе с нею. — Ты хочешь, чтоб я не ехал?

— Нет, нет, поезжай! — лепетала она сквозь слезы. И, рыдая еще сильнее, она твердила: — Только ты пойми, я ведь остаюсь совсем одна, я такая одинокая, Саня! А тебе это все равно, ты только о себе думаешь!

— Я буду писать тебе, Юлечка! — бормотал он. — Три раза в неделю, честное слово!

Наплакавшись, Юлия подошла к зеркалу и попудрила раскрасневшееся лицо.

— Сейчас я приготовлю завтрак, — сказал она устало.

В контору Лесков явился в обычное время. Не приступая к работе, он предъявил Неделину распоряжение о переводе. Лесков поеживался, пока Неделин читал министерское предписание: все же он, Лесков, обманул своего начальника, и дважды — ездил не к тетушке и службу переменил. Неделин не удержался от упрека.

— Поверьте, вышло случайно, — оправдывался Лесков. — Просто предложили мне поехать на завод, сам я об этом и не думал.

Неделин с минуту размышлял над предписанием, потом отодвинул бумагу.

— Не могу! — сказал он сердито. — Черт знает что, такими кадрами разбрасываться! Вот уж не думал, что вам дело ваше не дорого! Вы понимаете, что теперь будет с проектом?

Лесков возразил, уязвленный:

— А ничего не будет, отлично обойдетесь и без меня! Предложения мои отклонили, а техническую работу и другие инженеры сделают. Подписывайте, Михаил Георгиевич, приказ об увольнении. Сами знаете, распоряжение Баскаева — закон!

Но у Неделина рука не поднималась подписать перевод. Он попросил подождать до вечера — надо ему подумать о замене Лескова другим инженером, посоветоваться с руководителями групп. Лесков пожал плечами: ладно, совещайтесь, подписывать все равно придется.

Слух об уходе Лескова мигом разнесся по всем комнатам. Бачулин, забросив работу, бродил из сектора в сектор и уныло объявлял:

— Слыхали? Саня Лесков уезжает. Теперь нашей автоматике крышка. Кончилась автоматика!

И у него было такое печальное лицо, что никто не упрекнул его в преувеличении.

К удивлению самого Лескова, известие о его отъезде произвело в конторе большое волнение. Шульгин, примчавшись, возмущенно закричал в дверях:

— Слушайте, какого черта? Ну, поругались — помиримся, зачем же расплевываться? — И, наклоняясь к Лескову, он предложил громким шепотом: — Может, обиделись, что не дали ассигнований на совете? Так это поправимо! Зайдите — утрясем!..

Он казался таким огорченным, так искренне взваливал вину на свою фантастическую несговорчивость, что Лесков растрогался. Он объяснил, что дело совсем не в прижиме со стороны планово-экономического сектора, просто ему, Лескову, завод ближе, чем проектная контора. Шульгин недоверчиво покачал седой головой.

— Сами вы не знаете, что вам ближе: вам жизнь надо ставить дыбом, на традиции плевать — вот что вам близко. Такое смятение создали вокруг проекта — всех пошатнули!

Самый длинный разговор вышел с Пустыхиным. К металлургам Лесков зашел, когда Пустыхин, вырвав свободную минутку, «свистел», то есть рассказывал забавные истории из своего студенческого и инженерного прошлого:

— Я тогда проектировал взрывоопасный цех, и самое трудное было для меня получить подпись пожарного инспектора. Это был кремень и кровопийца. Он мог придраться даже к стальной цельностянутой конструкции: «Вы тут что-то новое выдумываете, пожар этого не любит». Он читал у нас лекции по пожарному делу, и мы заучивали его формулировки, как молитву, и с тихой отрадой вспоминали их в трудных случаях. Я и сейчас многое помню: «Пожаром именуется пожирание огнем имущества, к тому не предназначенного», «Перила на лестнице делаются для того, чтобы пожарник из тех или иных соображений не свалился». Мне он сказал, отпуская ни с чем: «Учтите мои замечания, и пожар в проекте вам обеспечен».

Лесков непочтительно прервал «свист» Пустыхина:

— Принимайте, Петр Фаддеевич, свое задание, мои чертежи, полностью рассчитываюсь с вами.

Пустыхин свалил бумаги на стол и предложил побеседовать. Он потащил Лескова в коридор, к угловому окну. Коридор был самым оживленным районом проектной конторы. Сюда выходили покурить и поболтать, здесь открывали нескончаемые дискуссии, ухаживали и обхаживали, уславливались о переделках, о сроках, о встречах, очаровывали и разбивали сердца. И самым священным местом, алтарем этого нескончаемого коридора было единственное освещавшее его окно — возле него уединялись для особо важных бесед. Когда у окна стояла группа спорящих, к ним близко не подходили, все понимали: людям надо утрясти колючие вопросы.

Пустыхин легко вспрыгнул на подоконник и, усевшись поудобнее, обратил на Лескова насмешливые, живые глаза.

— В Черный Бор, значит? — переспросил он. — Ну, не завидую: тяжкий кусок хлеба. Там у меня, между прочим, приятели: Кабаков, начальник комбината, человек в прошлом книжку писал — не знаю только, что теперь сохранилось у него в голове. А главный деятель — Крутилин, сколько с ним водки выпито — страх! Этот вас сразу оценит, у него кувалда — высший из всех механизмов автоматики. Чего нельзя обругать, то к металлургии отношения не имеет — таков его жизненный принцип.