Сергей Снегов - Река прокладывает русло

Бачулин, не находивший себе места, когда начались игры, требовавшие бега и прыжков, приплелся к Пустыхину и пожаловался:

— Петя, зубы чешутся — пожевать бы колбаски. Душа пива требует. Войди в положение.

Пустыхин пожал плечами.

— А что я могу, Василий? Современный человек теряет три четверти своих способностей, когда нет телефона под руками. Одно могу посоветовать — держи себя вроде наших предков, они к природе были приспособлены: разожги костер, попляши у огня.

— На пустой желудок? — возмутился Бачулин. — Последнюю крошку совести затерял, Петя. Нет, серьезно, от имени голодающей массы взываю. Трагедия, пойми: солнце печет, а в животе мрак и холод. Пошли навстречу грузовик «скорой помощи».

Просьба Бачулина оказала свое действие на Пустыхина. Он поднял по тревоге отдыхающих на пляже шоферов, и через минуту одна машина, обнадеживающе зарычав, помчалась обратно к городу. Прошло, однако, еще с час, пока из лесу выплыл красный пищеторговский фургон, эскортируемый грузовиком «скорой помощи». Раздевшийся до пояса Бачулин с криком «Едут! Едут!» кинулся к фургону, чтобы быть первым в очереди.

— Ты не ходи, Саня! — увлеченно крикнул он. — Я возьму на всех. Подай мне ведерко, что захватили из дому.

Лесков перебросил ему ведро и деньги и уселся с Машей на песке. К ним примостился Закатов. Бачулин застрял у фургона. На каждого человека, честно стоявшего в хвосте, приходилось десять безочередных, и они, согласно обычаю, получали в первую очередь. Бачулин ругался и отпихивал наседающих. Занятый этим, он все не успевал получить свою долю. Потом он приковылял к приятелям, величественный, как идол, — на шее висело тройное ожерелье из сосисок, локоть обвивало колбасное кольцо, одна рука тащила ведро, до края полное пивной пены, другая прижимала к груди буханку хлеба и две бутылки портвейна. Еще два человека подсело к компании — пир пошел горой.

Солнце уже прошло полдень, когда гуляющие покончили с едой. День был на редкость хорош для осени. На небе голубовато-серого, северного оттенка не было ни тучки, солнце не скупилось на тепло. Многие, разомлев от особого, пляжного чувства, всегда охватывающего человека около воды, валились на песок и загорали — не столько физически, сколько психологически. Бачулин, единолично выпив бутылку портвейна, вздумал объясняться Маше в любви.

— Нет, ты не серчай, Саня! — говорил он весело. — А вкус твой хорош, особенно, знаешь, это носик, цветочки на платье и прочее. Прямо тебе скажу: одобряю!

Маша хохотала.

— Одни цветочки хороши? — подзадоривала она Бачулина. — Больше ничего?

— Я же сказал: прочее! — шутил Бачулин. — Прочее — самое лучшее!

К ним подошел Пустыхин, сгибавшийся под тяжестью аккордеона.

— Горька участь популярного музыканта, — вздохнул он. — Таскайся теперь с этим переносным роялем. Не пугайтесь, мучить ваш слух не буду, это Сережин. Он цветочки в кустах собирает со своей девушкой, а мне поручил охрану музыкальной техники.

Пустыхин тоже был навеселе. Он завязал ученый спор с Закатовым. По пляжу ходили девушки в венках из розового кипрея и красных березовых листьев. Кое-где заводили хороводы и играли в кошку и мышку.

— Пойдемте за цветами, — попросила Маша. — Что это мы приросли к одному месту, словно пни!

Лесков стал карабкаться на обрыв, поддерживая Машу. В лесу кипрея было мало, и Лесков предложил выйти на холмы — на открытых полянках этого добра вдоволь. Но Маша не торопилась уходить из чащи. Он потянул ее за собой. Она прижалась к нему и, закрыв глаза, коснулась его губами. Лесков приник к ним и не слышал, как раздвинулись кусты. Из лесу вышли Лубянский, Селиков и Надя с ворохами цветов в руках.

— Автомат безопасности не срабатывает начальник! — громко сказал Селиков. — Так и до аварии недалеко.

Он нагло подмигнул Лескову. Лесков еще не видел Селикова таким — красный, с расстегнутым воротом, с блестящими глазами, он дерзко посматривал то на своего начальника, то на Машу и, видимо, собирался подшучивать дальше. Маша, взвизгнув, проворно убежала в кусты. Селиков захохотал. У Лескова сжались кулаки.

— Слушайте, Селиков, — сказал он сквозь зубы. — Выберите для острот другую мишень. И впредь так плоско не острите — можете нарваться на неприятность!

— А вы для поцелуев выбирайте уголок подальше, — грубо отрубил Селиков. — И вообще здесь вы не начальник, а я не подчиненный — как хочу, так и острю.

— Тогда не обижайтесь на ответ, — проговорил взбешенный Лесков. Он вплотную подошел к Селикову, сгорая от желания ударить его по лицу. Лубянский, испуганный, встал между ними.

— Возьмите себя в руки, Александр Яковлевич! — проговорил он, волнуясь. — Ну, что это такое? Выпили бутылку вина и лезут в драку.

Селиков, сразу став серьезным, хмуро следил за Лесковым. Ярость еще клокотала в Лескове. Он сознавал уже, что не бутылка вина и не глупый поцелуй так неудержимо толкали его на Селикова. И тот тоже понимал это. За спиной Лескова послышался треск сучьев — Надя уходила в чащу. Селиков посмотрел ей вслед.

— Дракой спора не решишь, — сказал он неожиданно спокойно. — А между прочим, я не против драки. Если надо, ищите на бережку, пока же прошу извиненьица — важное дело!

Лубянский взял Лескова под руку и вывел его на полянку.

— Честное слово, не думал, что вы можете быть таким разъяренным, — говорил он. — Если бы я не помешал, вы кинулись бы на него.

— И кинулся бы! — гневно сказал Лесков. — Какое ему дело, с кем и как я провожу время? Вот вы с ним оба ухаживаете за этой Надей, никто вам не собирается мешать. И я, как хочу, так и буду себя вести.

Лубянский вдруг сильно обиделся.

— Прежде всего за Надеждой Осиповной я не ухаживаю, — указал он. — Я не враг своему спокойствию, чтобы влюбляться в таких особ. Я приглашал Катю, но она сегодня заменяет заболевшего сменщика. Если хотите знать, Надежда Осиповна сама просила меня сопровождать ее на прогулке, чтобы не быть одной — только и всего. — И, с удивлением посмотрев на изменившееся лицо Лескова, Лубянский продолжал: — Вся эта ссора выеденного яйца не стоит, пойдемте пить пиво. Кстати, эта Маша… Сколько раз я видел ее в цеху, и ни разу не замечал, что она хорошенькая. Вот что значит для женщины красивое платье! Прямо по Гегелю — форма как существенное в содержании, а не только внешнее.

Но Лесков сейчас даже на пари не мог бы припомнить, какое у Маши платье. Перед ним стояло презрительное лицо Нади, он слышал ее шаги по траве, треск сучьев.

Селиков, догнав Надю, остановил ее.

— Зачем вы гонитесь за мной! — крикнула она раздраженно. — Не смейте подходить ко мне!

— Наденька! — сказал он заискивающе. — Ну, ей-богу, зачем вы? Сами же согласились поехать?.. Поймите, я для вас на все…