Валентин Селиванов - Свадебные колокола

По четвергам в бане собиралась вся армейская хоккейная команда, которая приезжала на своём автобусе. В основном это были молодые крепкие ребята, каждый из которых мог переломить Веню пополам. С ребятами приезжал маленький худой врач, старик массажист, иногда тренер, полнеющий блондин, который среди своих ребят тоже казался мальчишкой. Он как-то сказал Вене, похлопав его сто плечу:

— Кончай дурака валять, Веня. Женщины не любят узкие плечи и костлявую грудь у мужчин.

Веня повёл с хоккеистами дружбу. Влюбился в спорт. Скоро притащил домой со склада ржавый двухпудовик и почистил его. Скоро он почувствовал, что его дряблое тело начало наливаться, как яблоко.

Дома у дяди Саши был целый склад кожаных ремней. Здесь были собраны самые уникальные ремни разного цвета, ширины, толщины и длины, хоть открывай галантерейную выставку.

Каждую получку дядя Саша отправлялся по магазинам, неустанно пополняя свою коллекцию. При покупке он обязательно проверял ремень на зуб, потом извлекал из кармана поцарапанное увеличительное стекло и чего-то мудрил.

Длинные и тонкие ремни служили ему для перевязки, перехватки лёгких вещей, свёртков, корзин, коробок. Широкие, эластичные, но твёрдые предназначались для самой тяжёлой ручной клади — чемоданов, ящиков с фруктами, саквояжей, набитых книгами, мешков с картошкой. Широкие ремни дядя Саша клал на плечи, как лямки комбинезона. На плечах он давно натёр сухие твёрдые мозоли.

Именно благодаря ремённому искусству дядя Саша мог унести сразу восемь мест, иногда этот груз достигал двухсот килограммов. Новичков, это были деревенские ребята или студенты, всегда прикрепляли к нему. Дядя Саша охотно делился нехитрым опытом.

Веня очень удивился, когда как-то вечером дядя Саше выбрал один самый длинный ремень, а все остальные сложил в фанерный ящик из-под посылки и засунул его под кровать.

— Баста! — сказал он.

Теперь дядя Саша работал с тележкой. Тележка была небольшая, на трёх колёсах, как детский велосипед, но колёса были широкие, подвижные. Дядя Саша быстро освоил эту механизацию и долго ещё удивлялся, как это люди раньше не догадались придумать такой ерунды. Теперь он мог перевозить до двенадцати мест весом в четыреста килограммов, перехватывая вещи одним ремешком. Твёрдые большие мозоли на его плечах начинали сходить.

Несколько месяцев спустя дядя Саша спрятал последний ремень в тонкий фанерный ящик, который стоял у него под кроватью и каждое воскресенье с него вытиралась пыль, и снова сказал с гордостью:

— Баста!

На этот раз дядя Саша пошёл на повышение — он стал доставлять вещи на вокзал прямо из дома пассажиров. Ему вручили мотороллер с крытой коляской — ну прямо автоносильщик. Вещи у пассажиров дядя Саша забирал за три часа до отхода поезда. Оплата была скромная — сорок пять копеек за место. Перед вагоном людей ожидали вещи. Удобно и никакой волокиты.

В иные загруженные дня дядя Саша успевал перевозить пятнадцать тонн клади за смену и по четвергам в бане хвастался армейскому массажисту своими успехами.

Временами Веню тянуло домой, где на завтрак был апельсиновый сок из холодильника, кофе по-турецки и бутерброды с паюсной икрой, а теперь Веня по утрам ел с дядей Сашей картофельный суп с пирожками. Дядя Саша умел шикарно готовить и постепенно передавал Вене знание кулинарии. Чего только не умел милый, хороший дядя Саша!

Но проклятый дом не уходил из головы. Он напоминал о себе, как пятёрка, взятая в долг до получки, приглашал в гости, как ни старался забыть его Веня. Трудно забыть дом, в котором прожито семнадцать лет, где молчаливые картины на стенах хранят твои юношеские тайны. Это как первая любовь. Всё прошло и кажется забытым, закрытым временем, но шевельнётся память, и снова почувствуешь на губах жаркое дыхание первого поцелуя.

Как-то июльским вечером, когда Веня сдавал экзамены в геологический институт, а дядя Саша работал во вторую смену, духа оказалось маловато, Веню распирал какой-то странный интерес — как они без него? — да и внутренний голос настойчиво, по-дружески уговаривал его — зайдёшь на часок, посидишь и уйдёшь.

И Веня пошёл. Он поднялся на лифте на шестой этаж и позвонил два раза — один короткий и один длинный звонок, он всегда так звонил. Веня с трепетом ожидал, кто откроет ему дверь — отец или мать. Но никто не открыл.

Никого нет, подумал Веня, уехали в гости. Или в театр. Они всегда мало сидели дома. Они любили и умели развлекаться так же, как и тратить деньги. Это к лучшему. Всё к лучшему.

И сразу стало как-то свободней, легче, и воздух вдыхался полной грудью, как в сосновом бору, и Веня почувствовал, что его неудержимо тянет к дяде Саше.

Но старик не пришёл в эту ночь. Он больше никогда не пришёл домой.

Следующий день Веня провёл в больнице у его постели. Но дядя Саша, милый, хороший дядя Саша, у которого на плечах оставались следы от желтоватых мозолей, не пришёл в себя.

Он умер спокойно, в тихом бреду, вспоминая свои ремни, спрятанные в тонком фанерном ящике под его кроватью.

Щёки его ввалились. На них была седая короткая щетина, как скошенная у реки осока.

Дядя Саша тоже не выдержал, как и Веня. Почему? Веня никогда не узнал об этом. Ста пятидесяти граммов оказалось достаточно, чтобы вместе с мотороллером и чемоданами попасть на повороте под автокран.

— Свидетельство о смерти отца можете получить завтра, — сказал Вене человек в белом халате.

Кто он был — мужчина или женщина, — этот белый человек с чужим голосом? Разве это было важным? Он был весь белый, этот человек, — с белыми бровями, с белой головой, и его чужой голос тоже казался Вене белым и холодным, как снег. На улице шёл дождь. Капли дождя были лёгкими, как пушинки. Может быть, это шёл первый снег?

С вокзала, на котором суетились носильщики с тележками, кряхтели и хлопали себя по бёдрам паровозы, Веня уехал в Тайшет. В этом городе, названном в честь отважного охотника, начинался фронт работы сорок первой механизированной колонны, которой командовал Гуревич. Дядя Саша тоже носил на груди № 41. Это было доброе совпадение.

Надо всё начинать сначала, решил Веня. И пусть это начало не будет у меня плохим. Надо самому творить чудеса. Надо, чёрт возьми. Надо. Нечего мне ныть и распускать слюни. Не поможет. Всё в моих руках, в моей голове. При дележе меня не надули. Я верю своим рукам.

Так думал Веня три года назад.

Машина шла через тайгу.

Веня зевнул и повернул голову на пустое сиденье.

— Танцуют сейчас в клубе, — с завистью сказал он, поправляя копну нестриженых волос и придерживая руль локтями.

На сиденье рядом с Веней появился второй Калашников. Этот Веня дубль два, а скорее всего, первый дубль был в чёрном костюме, белой сорочке и вертел на пальце тонкую цепочку с ключами. Он был симпатичным, приятным парнем, очень похожим на Веню, но всё-таки выглядел каким-то чужим в этой простой кабине «ЗИЛа», пропахшей бензином насквозь и больше.