Валентин Селиванов - Свадебные колокола

— И Витька мне позарез эти два дня нужен, — задумчиво сказал Иваныч. Он взял в руки Венин паспорт и добавил: — Сколько возьмёшь за доставку?

— Ты хоть и директор, но дурак! — вспыхнул Калашников.

— Добро, печки-лавочки, — согласился молодой Иваныч и протянул Вене свою широкую ладонь.

Рука его была сухая и прохладная. Веня ответил крепким рукопожатием, и ему снова стало стыдно и неприятно за всё своё враньё. Он твёрдо решил, принеся душевную клятву перед своей совестью, что в городе, чего бы ему это ни стоило, проколотит в редакции областной газеты фельетон Иваныча о картошке. Статья ведь дельная, чего и говорить. Не зря директор шестой год недосыпает и корпит над учебниками.

Скоро доверенность была готова. Иваныч пошёл проводить Веню и по дороге затащил его к себе домой. Он дал ему в дорогу кусок холодной медвежатины и половину буханки ржаного хлеба.

— Не нужно, — смутился Веня и отказался.

— Бери-бери. В дороге пригодится, — ответил Иваныч и засунул пакет к Вене в рюкзак. Потом он достал из нового тяжёлого шкафа бутылку водки и предложил: — Махнём по одной?

— За знакомство, что ли? — спросил Калашников.

— Ну.

— В следующий раз.

— Ну как знаешь, — Иваныч убрал бутылку обратно.

Потом он подошёл к магнитофону, который стоял на письменном столе у окна, и снял с него крышку. Магнитофон был немецкий, новый и красивый. Первоклассный.

Иваныч повернулся к Вене и сказал:

— Послушай.

Веня ожидал услышать музыку, какую угодно, и удивился, когда тихий ровный голос, чуть заикаясь и растягивая слова, начал читать стихи. Иваныч постучал рукой себя в грудь: мол, сам читаю, и шёпотом добавил:

— Берггольц.

Калашников кивнул ему. В комнате пахло вареньем и пылью. Ровно звучал голос Иваныча с плёнки:

Когда Веня уходил от Иваныча, он сказал ему:

— Ты знаешь, директор, я тебя надул. Ты можешь взять трактор обратно. Я репортёр на общественных началах.

— Знаю, — сказал Иваныч. — На обратном пути потолкуем.

И Веня заметил, что в зелёных глазах молодого директора гордо поблёскивают крапинки, словно в глыбе кварца, разбитого молотком, переливаются крупинки золота.

— Спустя десять минут Веня усаживался на трактор. Иваныч задержал на нём свой взгляд и строго сказал:

— Ты смотри в Синюю Топь не съезжай. В объезд надо.

— Почему? — на всякий случай спросил Веня.

— Круто очень. Трактор сломаешь. — Иваныч снова внимательно посмотрел на Веню и добавил: — Пытался тут у нас один чудак в прошлом году. Только ни его, ни трактора больше не нашли.

— А объезд долго?

— Как обычно, часа три с гаком. Ты не спеши. Успеешь. Счастливого пути.

— Спасибо. — Веня включил мотор. Потом он высунулся из кабины и, улыбаясь, спросил: — Иваныч, у тебя мечта есть?

— А у кого её нет? — удивился молодой директор.

— А такая, особенная, на сто тысяч? — не унимался Веня.

— Виноград бы у нас тут вывести, — тихо сказал Иваныч.

Калашников помолчал. Потом широко улыбнулся.

— У меня скоро отпуск. Я поеду в Москву и помогу тебе завести блат в Академии наук. Я читал в «Известиях», что там тоже такой чудак виноградарь есть.

— Есть, — подтвердил Иваныч, — у нас с ним переписка тянется восьмой месяц… Давай сматывай удочки. Дел у меня много. Только в Синюю Топь не съезжай. Совхоз у нас ещё новый. Недавно объединились. Трелёвочный трактор у нас пока один. Обещают прислать ещё, а когда пришлют? Обещать-то все умеют. А мы без него как без рук. Понимаешь?

Веня молча согласился.

— Ну бывай, Веня, — Иваныч махнул рукой и, повернувшись, пошёл по улице совхоза.

Веня смотрел вслед уходящему директору, который шагал широко и свободно, как хозяин земли. Потом Калашников тронул трактор с места.

И потянулась таёжная дорога далеко в тайгу.

Она по-заячьи петляла, пряталась, терялась где-то за поворотами и снова выскакивала из-за деревьев, прямых, могучих и высоких.

Тарахтел двигатель машины. Рядом с Веней на мягком дерматиновом сиденье покачивалась его труба.

Веня ехал уже долго и от нечего делать, от однообразия дороги нашёл себе забавное занятие: то он представлял себе Льва Толстого, и Толстой диктовал Вене свой новый роман, и Веня не соглашался с ним и спорил, а Лев Николаевич не сердился, он гладил бороду и кивал головой, соглашаясь с Веней, но всё равно продолжал диктовать по-своему, и несколько машинисток быстро и молча печатали новый роман; то Веня рисовал себе старшего прораба Руслана и вёл с ним неторопливую беседу.

Руслана он представлял себе высоким, чисто выбритым, симпатичным мужчиной, шея огромная, грудь колесом, ну прямо Геркулес в образе цивилизованного прораба.

ВЕНЯ. Послушай, Руслан, тебе нравится почта?

РУСЛАН. Я люблю почту. И зря ты туда шляешься, друг. Бесперспективно. Поверь слову строителя.

ВЕНЯ. Но я первый раз в жизни влюбился. У тебя есть совесть?

РУСЛАН. Я влюблялся много раз, а вот полюбил в первый. И нечего об этом говорить. У вас в колонне хватает девчонок. И, кроме того, я прошёл конкурс.

ВЕНЯ. Но я упрямый, Руслан, упрямый как чёрт. Я самый упрямый чёрт в СССР.

РУСЛАН. С чертями у меня разговор короткий: на порог — и будь здоров.

Беседа с Русланом не получалась, и Веня расстроился. Он вспомнил Иваныча.

Отличный малый этот Иваныч, подумал Веня. Везёт мне всю жизнь на хороших людей. Удивительная эта шутка, которую люди называют жизнью. Одни люди крутятся от жизни, а другие крутят её, как им нравится. Лучше, конечно, принадлежать к последним. Будет у Иваныча виноград, готов поспорить с Академией наук. Здесь, в Сибири, виноград, честное слово, до зарезу нужен.

Веня прищурился и посмотрел на солнце. Солнечный диск был заброшен высоко над тайгой. Было часов одиннадцать утра.

Неожиданно трактор выехал из-за поворота и подъехал к обрыву. Дорога круто поворачивала направо.

Впереди была Синяя Топь.

Местные старожилы считали Топь не просто обрывом, а пропастью, бездной. Может быть, когда-нибудь в бородатой древности здесь протекала глубокая река, а может, и нет. Никто толком ничего не мог рассказать, как образовалась эта Топь. Но люди старались её избегать просто по принятой традиции. Старухи — им делать нечего по вечерам, разве только судачить — плели всякие небылицы, утверждая, что там бродят волосатые русалки, которые слопали заживо попавших туда пять лет назад четырёх коров. Никто никогда не видел в Топи никаких русалок и не верил в эту чепуху, но никто и не проявлял особого желания даже поохотиться там. Кто уходил в Топь, обратно не возвращался.