Борис Четвериков - Котовский. Книга 1. Человек-легенда

Жанна упала, потеряв сознание.

«Кажется, я перестарался. Не хватает еще, чтобы я ее ухлопал с одного удара. Ведь я известен гуманными методами работы!..»

Иваницкий, морщась, смотрел, как охранники возились, приводя в чувство арестованную.

Наконец Жанна открыла глаза.

— Встать! — заревел Иваницкий. — Впрочем, не обязательно. Мы приступим к другим методам.

Но Жанна уже поднялась, и полковник еле успел отстраниться, потому что она бросилась на него с явным намерением отхлестать его по физиономии.

Ее схватили. И тут началась отвратительная расправа, когда несколько здоровенных мужчин истязали маленькую Жанну, приговаривая:

— Будешь драться?.. Будешь говорить?.. Будешь?!

…Перед рассветом арестованных вывели во двор, разместили на двух грузовиках, сюда же взобрались конвоиры, кроме того, четыре французских офицера с майором Андре Бенуа во главе и несколько головорезов из отряда Гришина-Алмазова под личным водительством Бекир-Бек-Масловского.

Машины мчались по спящему городу.

«Куда везут?» — сверлила мысль каждого из арестованных.

Выехали за город. Эта дорога вела к тюрьме, а расстреливали обычно на Стрельбищном поле или в Александровском парке. Если в тюрьму, то еще есть надежда на спасение, могут выручить товарищи.

Но вот возле кладбища машины замедлили ход, и все поняли, что гибель неминуема.

«Умирают только один раз, — вспомнила Жанна свои же слова. — Кажется, этот один раз наступает!»

Силач и здоровяк Стойко Ратков решил попытать счастья: ударил со всего размаха конвоира, стоявшего позади, оттолкнул его и прыгнул через борт автомобиля. Вслед ему стреляли, но разыскивать не решились: в темноте можно растерять и остальных.

Ратков ползком передвигался по каким-то рытвинам и кочкам. Был непроглядный мрак. Черное небо. Черная земля.

Со стороны кладбища послышались выстрелы, предсмертные крики.

«Кончают!..» — с горечью и отчаянием подумал Ратков.

На рассвете он добрался до одной из конспиративных квартир. Слушали его рассказ молча, потрясенные и гневные.

На следующий день весь город уже знал о расстреле и был погружен в траур. Никто не организовывал, само по себе возникло печальное шествие; на кладбище отправились многочисленные делегации. Они несли венки из живых цветов. Рабочие и матросы, профессора и студенты, женщины, школьники, старожилы Одессы, жители пригородов, городская интеллигенция и завсегдатаи порта шли в этот день по направлению к кладбищу, шли медленно, в скорбном молчании.

Неужели и в этот день не поняли незваные пришельцы, руководившие интервенцией, на чьей стороне сочувствие города?

Вот идет старый, седой, почтенный профессор. Он снял шляпу. Нести тяжелый венок ему помогают студенты. Этот старец известен не только в Одессе. Его имя знают во всем мире, это светило науки. Может быть, он тоже сагитирован коммунистами? И неужели все студенты состоят в подпольных организациях?

Они идут стройными колоннами, организованно. Они молча выражают гнев, их протест в молчании.

Груда венков скрыла от глаз свежий холм могилы. Конная полиция не решалась разгонять толпу, но готова была приступить к действиям в случае малейших признаков беспорядка. Среди венков, возложенных на могилу, выделялся один. На его красной ленте была надпись: «От губернского комитета РКП (б). Смерть убийцам!»

Генерал д'Ансельм выслушал подробное донесение обо всем происшедшем.

— Эта крупная победа моих соотечественников, — уныло произнес он, оказалась нашим крупным поражением…

Подпольная типография не прекращала работы, и вскоре все французские матросы, все французские солдаты знали о жестоком убийстве маленькой Жанны. Какова была ярость французских офицеров, когда они увидели на рукавах многих моряков траурные повязки! Недобрые глаза были у солдат французской армии. А как взбешен был генерал д'Ансельм, когда из Франции получил известие, что и там уже знают о расстреле Жанны Лябурб, француженки, которая погибла, служа идее коммунизма; знают и о том, что вместе с Жанной замучены другие деятели «Иностранной коллегии» бесстрашные борцы за свободу.

Как извивались во лжи, как отнекивались, сваливали вину друг на друга некоторые святоши, пойманные с поличным!

Гришин-Алмазов, сам же послав своего ротмистра, клялся, что знать ничего не знает. Генерал д'Ансельм тоже изображал удивление на своем бритом лице. Но кто же не понимает, что именно он дал указание о расстреле подпольщиков-коммунистов.

Правительство Советской Украины направило во Францию, Англию и Америку ноты протеста против кровавого террора оккупационных войск Антанты на Украине. В ноте отмечался и зверский расстрел участников «Иностранной коллегии». Клемансо заявил, что французы тут ни при чем, что это не они, это «добровольческая» разведка арестовала Жанну Лябурб…

Не удалось ничего скрыть. Все вылилось наружу. Весь мир узнал, кем и как совершено кровавое злодеяние в ночь на второе марта в Одессе. Пусть запомнят все вешатели, все изуверы, упивающиеся кровью своих жертв; так или иначе будут раскрыты и преданы огласке их подлые имена, их постыдные поступки.

Котовский в эти дни метался, не находя себе места. Пришел Самуил сообщить новости, но, видя, что Григорий Иванович в таком состоянии, вздохнул и вышел на цыпочках. Вася и Михаил маячили поблизости, но не решались беспокоить Котовского. Да они и сами тяжело переживали это горе.

Котовскому казалось, что он был недостаточно оперативен, что все-таки можно было что-то сделать… Совершал невероятные налеты, смелейшие операции! Ухитрялся сделать то, что казалось невозможным! А вот Жанну не мог спасти!.. И хотя, перебирая все подробности, все, что случилось, умом сознавал, что сделать что-нибудь для спасения арестованных было невозможно, все равно винил себя в их гибели, придумывал различные способы, как можно было бы вырвать из рук палачей их жертвы в самую последнюю минуту.

«Если бы мог я знать о планах контрразведки хотя бы за полчаса до выполнения, — думал он в отчаянии. — Если бы не так быстро все произошло! Я бы сделал нападение, перебил бы охрану… Я бы дал им настоящее сражение на улице… Они бы не успели опомниться, как все было бы выполнено…»

Перед ним стояло лицо Жанны — смелое, с широко открытыми, любопытными ко всему происходящему в мире, приветливыми и привлекающими глазами… А эти задорные мальчишеские кудряшки черных волос на голове! А этот звонкий голосок!.. Милая Жанна! Маленькая Жанна! Как странно, что ты уже никогда больше не засмеешься, не встряхнешь непослушными прядями, не крикнешь задорно: «Добрый день, Поль! Здорово, Жюльен! Salut aux matelots!..»

Секретаря губкома Ивана Федоровича Смирнова взяли ночью в его квартире. Услышав стук в дверь, Смирнов сразу понял, что это не к добру.