Борис Четвериков - Котовский. Книга 1. Человек-легенда

Да, они были, эти люди! Это не выдумка, не плод вдохновенной фантазии, не мечта, не созданные воображением романиста образы. Они были, они действительно участвовали в битве, развернувшейся от берегов Черного моря до Ледовитого океана, от Балтики до Тихоокеанских вод. Они шли с винтовками по льду Иртыша, вылавливали басмачей в горячих песках Таджикистана, гибли в застенках белогвардейщины, строили под ураганным огнем переправы, мчались на конях и рубили сплеча…

Они умирали, потому что хотели счастливо жить!

Решалась судьба революции.

И они победили. Иначе не могло быть.

Не сразу поняли стратеги, генштабисты, матерые генералы, все эти дутовы, улагаи, колчаки, что перед ними новые люди, совсем другая порода. Им казалось: «Ну что такое большевики? Сброд! Мужичье!»

В своей нечистой игре интервенты выдергивали из колоды карт одного туза за другим, и все были биты. Иностранные правители тасовали, перестраивали, перевооружали и снова кидали в драку русских офицеров, украинских дельцов, кулачество, а также авантюристов, искателей приключений, уголовников и, наконец, просто крестьян, которых либо одурачили, либо запугали, либо взяли по мобилизации и велели стрелять.

Может быть, их было даже слишком много, этих прославленных генералов, и каждый соперничал с другим, каждый хотел сам, один, без чьей-нибудь помощи войти сначала с триумфом в Москву, а затем — в историю.

Были среди них и способные и бездарные — и отличавшийся храбростью Каппель и оголтелый палач Шкуро. И все они сражались против народа и, оторвавшись от народа, становились бескрылыми, жалкими, бессильными со всем своим опытом и блеском мундиров.

Народ не ошибается. Всегда он выберет единственно правильный путь. Можно до каких-то пор силой оружия, жестоких расправ удерживать его в повиновении, но неизбежно будут сметены поработители, и народ сохранит главное: свое сердце, свою правду, свою независимость.

В годину смертельной опасности, когда жадные руки тянулись уже к украинской пшенице, к бакинской нефти, к самоцветам Урала, к золоту Колымы, народ отбросил всех, кто мешал ему, и, не колеблясь, пошел по ленинскому пути.

И вдруг из недр народа, как из волн морского прибоя, вышли могучие витязи, сказочные герои, отважные богатыри. И не было им числа. Они шли под пулеметным огнем, переправлялись через непроходимые реки. Они знали, за что сражаются, что дороже самой жизни: они защищали Отечество, были провозвестниками нового, социалистического общества — высшей ступени мировой истории.

Стоял томительный зной. На горизонте клубились, наливались зловещим лиловым пламенем грозовые тучи. Солнце было странного палевого цвета. В воздухе повисла гнетущая, мешающая дыханию желтая мгла. Вот-вот собирался хлынуть ливень — и снова уползали тучи, не проронив ни одной капли.

Котовский смотрел на лиловое небо, на вспышки далеких молний и хмурился. Он знал: разворачивается новый поход интервентов. На этот раз они делают ставку на белогвардейские армии, на внутреннюю контрреволюцию. Предстоит упорная борьба. Котовский проверял готовность бригады, проверял и изучал каждого бойца.

Многим запомнилось происшествие с Иваном Белоусовым. Сын Терентия Белоусова, рослый хлопец и признанный в полку силач, исчез бесследно. Думали сначала, что погиб, но вот и братская могила готова, а Ивана Белоусова среди убитых нет. Разнесся нехороший слушок об Иване: дезертировал.

Вскоре Колесникову все стало известно. Оказывается, нашлись люди, которые уверили Ивана, что его, как сына кулака, сына организатора восстания, расстреляют перед строем.

— У них, у этой власти, такой закон, чтобы по седьмое колено преследовать, — нашептывали Ивану Белоусову какие-то замешавшиеся в толпу погорельцев шептуны. — У них пощады не жди. Беги куда глаза глядят, да и то с оглядкой: не ровен час — выследят!.. Беги, Иван, беги!

Вывел Иван Белоусов лучшего коня из пылающей отцовской конюшни, поскакал, а потом стал разбираться что к чему.

«Как же это так получается? За что меня перед строем расстреливать, позору предавать? Разве я какой разбойник и душегуб? Разве я не выступил в поход вместе со своими товарищами-однополчанами? Разве не стрелял в меня самолично мой покойный папаша, хотя о покойниках плохо не говорят, но ведь нельзя отрицать, что был он самая заядлая контра?..»

Так стоял на распутье всех дорог, держал под уздцы вороного коня и раздумывал Иван Белоусов:

«Я вот сын кулацкого отродья, а воспитан в Красной Армии. Кто я есть? Может меня усыновить трудовой народ?»

Колесников доложил о Белоусове Котовскому. Котовский приказал отыскать во что бы то ни стало Ивана Белоусова и чтобы волоска с его головы не слетело!

Отправились гонцы во все стороны, а где искать Ивана? Наконец напали на след. Видели его на дороге в деревню Лиходеевку приезжие крестьяне.

Догнали. Иван Белоусов заперся в клуне, завалил бревнами дверь. Сидит, отстреливаться приготовился.

— Иван! Иди до командира!

— До какого еще командира?

— Как до какого? До Котовского.

— Живым не дамся, — отвечал Иван.

— Вот дурной! Приказано, чтобы волосок на твоей голове не слетел. Понятно?

— Волосок не слетит, а голова слетит. Знаю.

Долго они так переговаривались. Наконец сам командир полка прибыл. Дал честное слово, что никто не тронет Белоусова.

— Не поймешь нашего слова — уходи, держать не будем.

Настала тишина. Молчали парламентеры, молчал Иван. Потом стало слышно, как он бревна от забаррикадированного входа откатывает.

Вышел хмурый. Все еще не верил посулам.

— Куда ты? — с тревогой спросили его, когда он вдруг свернул за угол.

— Коня возьму. Конь у меня хороший.

Привел Иван Белоусов коня к Котовскому, ударил себя в грудь и сказал:

— Я — сын кулака Терентия Белоусова, что из села Долгое…

— Слыхал.

— Расстреливай, командир! Если правило по седьмое колено истреблять стреляй! — И Белоусов разодрал на груди гимнастерку.

С болью смотрел на него Котовский:

— Постой, постой, не горячись. Объясни толком, что тебе в голову втемяшилось? Какое правило? Какое седьмое колено?

Тогда уже тише Иван Белоусов продолжал:

— Я — красноармеец. Я сам стрелял по контрреволюции. Можно меня перед строем расстрелять?

— Кого расстрелять? Откуда ты такое выдумал? Чудишь ты, малый! Ты лучше объясни, чего ты хочешь?

Тогда Белоусов и вовсе успокоился. И высказал заветное желание:

— Припиши, командир, к Няге, в кавалерию. Ездить я горазд.

Котовский посмотрел ему в душу, все беспокойные мысли его прочитал. Стоял Белоусов перед ним, а Котовский читал его, как раскрытую книгу, и все светлел его взор. Понял, что для Ивана Белоусова решается сейчас вопрос жизни. Понял горечь его, понял, почему говорит он так прерывисто. Все понял.