Владимир Добровольский - Текущие дела

Его заместитель был больше информатор, чем аналитик, и больше громовержец, чем психолог: злодеяние Булгака в комментариях не нуждалось. Сорвал Булгак фото? Сорвал!

— И правильно сделал!

Эта, несомненно, безрассудная реплика, брошенная в сердцах и, стало быть, непроизвольно, заставила громовержца встряхнуться: уж не ослышался ли?

— Я говорю, каким образом Табарчук попала еще и туда? — спросил Маслыгин. — В эту портретную галерею!

Старательный информатор на сей раз развел руками, но и съязвил при этом: вам, дескать, известно, что у Светланы Табарчук большие организаторские способности. Почувствовав себя в неловкой роли подстрекателя, Маслыгин эту тему оборвал.

Времени на то, чтобы идти в партком, не было у него ни минуты, и позвонил туда, попал как раз удачно, спросил, когда можно будет встретиться, имея в виду разговор о Подлепиче, но у секретаря парткома тоже не было ни минуты: прикатила представительная комиссия по поводу аттестации тэ-шестого на государственный Знак качества. Тут уж и говорить было не о чем: в таких исключительных случаях вся заводская верхушка с утра до вечера привязана была к этой комиссии.

Он боялся опоздать — неделю уже потерял; если так, то и день потерянный ничего не изменит; впрочем, все равно не в его власти было высвободиться из пут нахлынувшей текучки, — это, не дававшее покоя ему, он отложил на завтра.

Он отложил на завтра также и свой, задуманный еще в поездке, визит на участок Должикова, в смену Подлепича. Он назвал это визитом, потому что другого слова сразу не нашлось, а в сущности, ему нужно было еще и еще присмотреться к Юркиной смене — еще и еще убедиться в том, в чем, возможно, придется кое-кого убеждать. Он подумал, что, пожалуй, и не стоило бы идти к секретарю парткома, не утвердившись окончательно в своем убеждении.

Без него должны были наконец-то завезти в подшефный жилой микрорайон обещанное оборудование для детской слесарной мастерской, но не сделали этого, не сумели столковаться с начальником транспортного цеха, а он сумел и на том же грузовичке съездил в микрорайон, чтобы заодно уж посмотреть, что там делается.

Съездил он не зря: делалось не столько, сколько хотелось бы, и не так, как хотелось бы, и теперь у него было полное представление о том, что нужно делать. Поколесив по микрорайону, он зашел еще — напоследок — в пионерскую комнату и, пожалуй, зря зашел: там была Светка.

Там был шум и гам, девчонки и мальчишки, Светка — среди них; никак не ожидал ее увидеть. Поскольку, впрочем, цех был шефом, сюда, конечно, захаживали цеховые активисты, а Светка принадлежала к их числу, и ничего странного не было в том, что она оказалась тут. И, может быть, не стоило язвить насчет ее организаторских способностей, — ведь домыслы, не более!

Тем не менее он попытался незаметно уйти, но это ему не удалось. Одинаково по-взрослому, даже с избытком неуместной парадности она представила его подросткам и детворе, а те, в свою очередь, не без ее помощи стали представляться ему. Она так уверенно суфлировала, что никак уж не казалась случайной гостьей тут.

— А ты, вижу, умеешь с ними! — похвалил он ее, когда отошли в сторонку и сели.

— Я все умею! — беззаботно оказала она, словно бы перенимая эту легкость тона у детворы, и с той же бойкой ребячьей нетерпеливостью потребовала: — Ну, докладывай! Как съездилось? Как Нинуся?

О Нине она, разумеется, спрашивала из деликатности, а он вовсе не считал это пороком, но так же, как в день отъезда, Светкина внимательность покоробила его.

Нисколько не греша против истины, он сказал, что Нина благодарна за гостинец и ждет поручений, которые, по ее разумению, в этом гостинце подразумеваются. Подобно своему свекру, она Светку недолюбливала.

Он мог бы не говорить этого, но сказал, потому что так был настроен и не видел доблести в том, чтобы скрывать от Светки эту настроенность.

Откинувшись на спинку стула, запрокинув голову, она по-ребячьи звонко расхохоталась:

— Но ты же знаешь, Витя, что я не тряпичница!

Ну, что-нибудь по хозяйству, сказал он, мало ли какие бывают у дам заказы. Она со смехом сказала, что надо подумать, раз уж все равно у нее репутация подлизы.

— Нина меня не жалует, — добавила она с сожалением, и лицо ее смеющееся вмиг омрачилось. — А я к ней отношусь с исключительной нежностью.

На это он ответил скептической усмешкой и сказал, что для такой нежности не видит оснований.

— А я вижу, — заявила она вызывающе. — Нина — твоя жена!

Он приложил руку к сердцу, сказал, что польщен, и затем они примолкли, с преувеличенным интересом, как ему показалось, наблюдая за веселой возней детворы.

— Кстати, я подобрала мировую кандидатуру в шефский совет, — вновь оживилась Светка. — Нет, нет, не себя! Не запрягай! — погрозила она ему пальцем. — Председатель — производственник, загружен сверх головы, а это пенсионерка, пробивная старушка, бывший работник Дома культуры, свой человек в райкоме. Замом ее, а? Дашь добро?

— Ты мировой организатор, — словно бы похвалил он Светку, — и, кстати, объясни, каким это образом твоя фотография попала в парткабинет.

Светка пожала плечами.

— Обыкновенно. Попросили.

— И не могла отказать?

— Тогда не могла. Сейчас отказала бы. Вообще, это какая-то муть! — вдруг взорвалась она. — Я этого Булгака теперь просто боюсь. Какой-то ненормальный. Патологический тип. Наследственность, Витя! Там, говорят, в семье разыгралась кровавая драма! И что он хотел этим сказать?

— Да ничего. Наверно, ты ему понравилась, — Маслыгин усмехнулся. — На той фотографии.

Она не смеялась.

— Господи! Да обратись ты по адресу! Я бы ему десять не пожалела, лишь бы не ставил меня в такое положение!

— Впредь будешь умнее, — буркнул Маслыгин, — будешь знать, к чему приводит реклама.

— Господи, — вздохнула Светка, — я же не виновата, странная терминология: по отношению к другим ты называешь это пропагандой и агитацией, по отношению ко мне — рекламой.

— Саморекламой, — сказал он.

— Ай брось! — переменила она позу, нагнулась, разгладила складочку на брючках. — Я ишачу не меньше других, с которыми ты носишься и не считаешь зазорным поднимать их авторитет. Но они топчутся, а я иду, в этом вся разница.

— И даже не идешь, а скачешь. Галопом, вперегонки.

— Естественно! — усердствовала Светка, разглаживая складочку. — Не поскачешь — отстанешь, упустишь инициативу. Это жизнь, Витя!

А он подумал, что Булгак не безголов, но потерял голову; кому отдуваться-то? Опять Подлепичу?

— Да, жизнь — аргумент железный, — сказал он хмуро. — Пригодный для самообороны. Чуть где-то с ней расходимся, с жизнью, и ею же оправдываемся: это жизнь!

— Я не оправдываюсь, — сказала Светка, — я подчиняюсь ее требованиям.