Евгений Пермяк - Сегодня и вчера

— Как я рада, Сережа, за Руфу. — А потом, на другом повороте, она досказала: — И за твоего брата Алексея Романовича.

Сергей едва не вскрикнул. Никто еще но жалил его так больно. Но Сережа сдержался и не назвал ее змеенышем.

Только подумать…

Нет, никто не знает, с какого возраста язык девчонок начинает вырабатывать яд. Наверно, очень рано. Потому что он им заменяет кулаки мальчишек и позволяет обороняться и наступать.

Зачем? Скажите, зачем он писал Руфине письмо, которое так напрасно теперь лежит в левом внутреннем кармане его пиджака, у самого сердца? Трепетного. Бьющегося. Обманувшегося сердца.

Нескончаемо длинный, светлый вечер, минуя ночь, переходил в раннее утро. Пахло июньской свежестью. Заводы, не знающие сна, и те как-то притихли в этот час.

Из Дворца веселыми стайками, семейными группами, парами и в одиночку возвращались участники школьного бала.

Капа возвращалась одна. И это понятно. Она была полна впечатлениями о первом бале. И ей хотелось не растерять их. Донести до дому. И там, засыпая в этот поздний час, постараться увидеть во сне то, что было наяву. И ромашку с оторванными лепестками… И быстрый вальс… И далекое-далекое, которому сегодня не поверит никто, тем более Сережа, а оно придет. Придет потому, что не может не прийти, коли она так решила. Решила раз и навсегда.

Сережа возвращался с друзьями. И это тоже понятно.

Алексей и Руфина шли под руку вдвоем, и этому теперь никто не удивлялся.

Миновав плотину, они остановились, опершись на перила ограды весеннего водосброса, или вешняка, по которому спускают весной избыток воды.

В зеркальной глади. Алеша увидел себя и Руфину. Вода — как стекло. Даже было видно его родимое пятнышко на правой щеке.

— Я сегодня, Руфа, — начал он, — почувствовал себя школьником. Таким, как Сережа. И мне было очень весело. И я, кажется, слишком увлекся танцами…

— И очень хорошо, Алеша. Я так была счастлива, когда мы танцевали с тобой, — откликнулась Руфина, думая, что сейчас будет сказано самое главное. А оно не сказалось.

— Мне тоже показалось, что я… Впрочем, все равно, что показалось мне и другим. Сейчас я увидел себя и тебя со стороны, — Алексей указал на отражение в пруду. — Посмотри и ты на нас со стороны.

Я уже посмотрела и увидела то, что мне давно хотелось увидеть.

— Ты наивна, Руфина, а вода лукава. Не верь ей. Она отражает не все.

— Но и не так мало, Алеша. Посмотри.

Теперь Руфина указала на воду, где была видна гора, дорога и берега. По дороге шла Ийя. Ее ни с кем нельзя было спутать.

— Что ты этим хочешь сказать, Руфа?

Вместо ответа Руфина нагнулась, взяла с плотины горсть гальки и бросила ее в воду. Изображения в воде пропали.

— Как хочешь, так и понимай.

Они молча стали ждать Ийю. Они думали о ней. И каждый свое.

Руфина старалась и не могла понять, в чем сила Ийи, этой «тонкошеей гусеницы», этой писклявой букашки с муравьиной талией и рыбьей плоской головой, как у плотвицы.

Что может привлекать к ней Алексея? Какие чары? Что дозволяет ей так уверенно ходить по земле? Будто за нею неотразимое могущество красоты или у нее на руке не простое колечко с грошовым алмазиком, а перстень-талисман… Иногда Руфине кажется, что Ийя может заставить Алешу сделать все, что она захочет. И не приказывая, а как-бы между прочим… Достаточно движения одной ее брови, как он готов исполнить любое ее желание.

Откуда в Ийе такая непринужденность в поступках и в отношениях со всеми — с нею и с Алексеем? Она ему как равная равному может сказать: «Ты устал от зачетов и работы. Завтра мы поедем к истоку на лодке». И она будет грести сама, не позволив ему даже прикоснуться к веслу. Для этого нужны не такие руки. Даже руки Руфины и то бы не могли так долго грести веслами.

И вот она уже подходит. Алеша почему-то смущен. Он будто в чем-то виноват перед Ийей.

— Я так и знала, что ты дождешься меня на плотине, — сказала Ийя, обратившись к Алексею. А потом к Руфине, — Тебе так идет это платье.

Руфина почувствовала себя куда более неловко, чем Капа, подносившая сегодня Сереже букетик фиалок. И то, что казалось таким предрешенным, исчезло. Исчезло, как отражение в воде.

Алеше хотелось сказать Ийе, что он ее искал и не нашел. И он сказал:

— После последнего танца я потерял тебя… Ты извини…

— Да будет тебе, Алеша. Меня так легко потерять, — сказала она, вкладывая в эти слова двойной смысл. — Мне тебя потерять невозможно, — снова прибегла она к двойному звучанию фразы и объяснила ее для Руфины. — Он всегда на виду. И его легко найти.

— Кому как… — задумчиво ответила Руфина, понимавшая, о чем идет речь. — Во всяком случае, ты его нашла, и он должен тебя проводить. Трамваи уже не ходят.

— Ну конечно, — обрадовался Алеша, — я тебя обязательно провожу!.

— Это будет очень любезно с твоей стороны. Сегодня я как никогда нуждаюсь в том, чтобы ты проводил меня.

— И! Что с тобой, И?.. Почему именно сегодня?

— Алеша! — решила Ийя рассеять подозрения. — Я никогда так поздно не возвращалась домой. Почти километр лесом… Пусть я не из трусливых, но…

— Да-да… Я понял, я понял… Сейчас мы проводим Руфину, а потом я провожу тебя, И.

И?..

Так никто не называл Ийю. По крайней мере Руфина не предполагала, что так можно кого-то называть. В этом имени — И — какая-то близость и, во всяком случае, теплота.

Они пошли втроем, разговаривая о том о сем, а в общем ни о чем. И каждому стало ясно, что втроем у них никогда и никакого разговора не получится.

Проводив Руфину до ворот, еще раз поздравив ее с окончанием школы, Ийя и Алексей пошли дальше по спящему городу.

Сначала они шли молча. Алексей чувствовал себя неловко. Ему хотелось объяснить Ийе, что сегодня, совершенно для него неожиданно, Руфина предстала в новом свете, и этот свет, кажется, ослепил его, но сейчас вернулось нормальное зрение, и он готов раскаяться в своем мимолетном ослеплении.

— И! — начал он. — Я никогда ничего не скрывал от тебя. Я говорил с тобой, как с самим собой. Ты будто была моим дневником…

Ийя была готова к разговору. Она ясно представляла покаянное и самобичующее объяснение Алеши. И ей казалось, что она слушает повторение сказанного им, когда они шли молча.

— Алеша, не надо усложнять простого и обычного.

— Да нет. И, все это не так просто, как я думал. Мне нужно сказать тебе очень много, хотя я и знаю, что не сумею сказать всего, что хочется. У меня никогда не хватало слов…

— Тогда, Алеша, дай мне сказать за тебя. У меня хватит слов и сил…

— Ийя! — перебил ее Алексей. — Ты берешься говорить и решать за меня. Как будто тебе известно все и ты обладаешь какой-то волшебной способностью читать чужие мысли.