Евгений Пермяк - Сегодня и вчера

А мать не может согласиться:

— Делать, может быть, и не надо, а уметь желательно. Мужчине, как и машине, нужен какой-то такой запас мощности. Взять хоть бы твоего отца, кузнеца. Лишись он, к слову, своей работы в кузнечном или окажись в беде. В самом безвыходном положении — ничего нет, все надо начинать сызнова. И я за ним, как за каменной стеной. А почему? Запас мощности. Умение. Знание. Мужские руки. В степи нору выроет. В лесу дупло выдолбит. Из снега халупу слепит и дым очага пустит.

Задумалась дочь. Молчит мать. А потом снова:

— Миша Демин очень душевный человек, но ведь тосковать под гитару только в театре хорошо, а по жизни надо и помойное ведро уметь вынести. Ведь ты же и шить, и мыть, и стирать, и вязать… А он что? Но вообще-то, Руфочка, ты хоть за артиста, хоть за журналиста… воля твоя. Лишь бы счастье, А оно бывает и с молодым и со старым… Счастье никто не предпишет. Если уж оно есть, так лысина солнцем светит, седой волос не заметается. А уж если его нет, так и молодая кровь в жилах стынет и хмельные кудри могильным плющом вьются.

Разговоры на эти темы матери и дочери случались за последнее время все чаще и чаще. Видимо, сердце Руфины искало ушедшему из него Алексею замены. О ней пока не хотелось думать Руфине, как и же хотелось исключать ее, прибегая к древнейшему способу решения затруднений: «Поживем — увидим».

Поживем — увидим…

Вы, конечно, помните тот день, когда Сережа Векшегонов понял, как он был смешон, написав Руфине любовное письмо. Она оказалась вовсе не той, знал ее Сережа за партой.

Она уже готовилась стать женщиной, когда Сережа не стал еще юношей. Она тогда разговаривала с его братом как с ровесником, а он смотрел на Алексея как на недосягаемое. Автор станка «АВЕ». Мастер учебно-школьных мастерских. Человек с именем и отчеством.

А что представляет собой он — Сергей? Что представляет он собой даже теперь?

Пока он хороший слесарь — и только. Правда, ему уже доверили очень сложные штампы и Макар Петрович Логинов сказал, что может уйти на пенсию, потому что пришел человек, руки которого вскоре прославят слесарный векшегоновский род так, как он никогда не был славен.

Но ведь это всего лишь руки… А голова? Сережа все еще пока ничего не изобрел, кроме новых универсальных мерителей кривизны посредством оптики и света.

Пусть его благодарили в приказе, пусть он получил немалую премию, но это всего лишь рационализаторское предложение, а не изобретение, хотя его называли именно этим словом. Наверно, хотели польстить. Или же это сделали ради брата. Брата нет, а его имя не оставляет Сережу. Некоторые, не стесняясь, называли его «вторым Алексеем».

Такие слова приятно слышать, но отчасти. Сережа хочет быть самим собой и никаким не повторением. Но все повторяется…

Сережа, так же как и брат, поступил на заочный. Он туда был принят без трудов. Там сказали, что один Векшегонов принес славу институту, так принесет и второй. Это шутя.

Очаровательная сотрудница технической библиотеки завода Лидочка Сперанская, — может быть, тоже шутя — приветлива с Сережей. Когда они встречаются на главной зеленой магистрали завода, она твердит:

— Ты красивее и стройнее своего брата. Выше ростом и серьезнее. Тебе нужно как можно дольше не отвечать на улыбки…

А сама улыбается и ждет ответа.

Он уже танцевал с нею на летней площадке и в ту ночь долго не мог уснуть.

Лидочка хотя и несколько вольно обращается с Сережей, но все это у нее очень чисто и хорошо. Ей, может быть, он нужен просто так, чтобы кто-нибудь был возле нее. Ведь одна. Совсем одна. Можно ли винить Лидочку за то, — что недостойный ее техник Андрюшка Кокарев вскружил голову и женился, когда ей едва минуло восемнадцать лет, а теперь сменял ее на сонливую дочь начальника инструментального цеха Викторию?

Может быть, Лидочка еще и будет счастлива и жизнь улыбнется ей.

Жизнь — самая затейливая из всех мастериц зигзагов человеческих судеб — иногда поворачивает их так, что опускает руки или всплескивает ими не одна лишь логика, но и сама жизнь, дивящаяся своим проказам.

Когда Сережа несколько возмужал, чему, может быть, способствовала и шляпа, которую он недавно надел, в его сторону устремилось немало девичьих глаз.

И как-то в июльский воскресный день Сережа, зарядив все двадцать четыре патрона, умещающихся в его поясном патронташе, зная, что бить дичь в июле запрещено законом, отправился во имя спасения будущей, еще недостаточно оперившейся молоди стрелять ястребов.

Ястреба, выслеживая поживу, обычно парят над гнездовьями, падают камнем, заметив беспечные выводки. Вот тут-то Сережа довершал выстрелом падение хищника на радость крылатым матерям, которые осенью могут проделать такой же смертельный маршрут с высоты в болото.

Все условно в охотничьем законодательстве, особенно календарное чередование бессердечия и сентиментальности. Впрочем, и в кодексе любви полярность чувств также имеет свои календарные оттенки.

Капа перешла в девятый класс. Помните восьмиклассницу, которой Сережа приколол неполноценную ромашку с двумя оторванными лепестками? Так вот, эта самая Капа, встретив охотника Сергея Векшегонова, сообщила ему, что она давно уже подклеила девятый лепесток к подаренной им ромашке. На что Сережа благосклонно сказал:

— Ты почти взрослая, Капа.

Это обрадовало ее, и она не преминула заметить:

— Я, кажется, расту не по годам. Все стало коротко и узко.

Сережа не вполне был согласен с этим, но, помня прошлые нанесенные ей обиды, сказал:

— Воображаю, Капа, какой ты будешь на будущий год в это время.

Умная девочка Капа не растерялась:

— Да. На будущий год в это время ты, наверно, встретив меня, не захочешь торопиться на охоту, как сейчас…

Этим, может быть, Капа не хотела сказать, что иногда охотник бывает перепелом. Так она не могла думать хотя бы потому, что афористичность мышления пока еще не была свойственна ее возрасту. Зато именно так подумала другая, увидев Сережу в поле.

— Охотник! Остановись. Дай поглядеть на тебя. Мы так давно не встречались с тобой.

Такими словами остановила Сережу собиравшая полевую клубнику Руфина.

Сережа остановился:

— Ты что тут делаешь?

— Собираю ягоды.

— Зачем они тебе?

— Затем же, зачем и ястребы.

— Тогда пойдем вместе.

И они пошли рядом. Сережа с ружьем и Руфина с корзинкой. Сначала они молчали, а потом Руфина заговорила первой:

— Сережа, у тебя уже, кажется, колючие усы.

Ее глаза смеялись, но не насмехались.

— Кажется, Руфина. Кажется, колючим теперь стал и я.