Евгений Пермяк - Сегодня и вчера

— От мамы. У меня еще и дядя есть. Дядя Сережа. У него ружье и собака. А у бабушки-пра вылеченная кошка. Мурзей.

— Это хорошо. Славная, стало быть, у тебя мамочка, Алешенька. Ну а папочку-то ты своего узнаешь, ежели встретишь его?

Алеша вытаращил глазенки, как будто ему задали несуразный вопрос. Не отвечая, он спрыгнул с колен Ивана Ермолаевича и убежал в комнату. Оттуда он вернулся с альбомом…

— Вот смотри! — сказал он. — Это папа… Это тоже папа… И это папа… И это… А тут он маленький. Видишь, какой он похожий на меня.

Для переживаний Ивана Ермолаевича данных оказалось более чем достаточно. А маленький Алеша безумолчно щебетал, рассказывая о своем отце такие подробности, что трудно было поверить, что эти слова принадлежат малышу.

Послышались шаги. Это вернулся Красноперов. Войдя, он поставил на стол четвертинку и как ни в чем не бывало спросил:

— Ну как ты тут? Жив еще?

Старики молча обнялись, Алеша смотрел на них, широко раскрыв глазенки. Адам Викторович погладил мальчика по головке и весело сказал ему:

— Сегодня кончились твои ожидания, Алексей Алексеевич. Ты пойдешь к отцу. Тебя твой дедушка-пра отведет домой.

— Правда? — с дрожью в голосе спросил Алеша.

— Разве я когда-нибудь обманывал тебя, Алексей Алексеевич… Варвара Акимовна! — крикнул Красноперов.

Появилась знакомая Ивану Ермолаевичу старуха Веснина. Она будто ждала вызова, находясь где-то за дверью.

— Здравствуй, Ермолаевич.

— Здравствуй, Акимовна.

— Грибков подать? — спросила она. — Или еще что?

— Да нет, Варвара Акимовна, — ответил Красноперов. — одень, обуй Алексея Алексеевича. Сегодня он войдет в свой дом.

— Это раз-раз, — заторопилась Варвара Акимовна. — Где ты, птенец?

— А я сам… Я сам, — послышался голос мальчика, силящегося надеть свою шубку.

У Ивана Ермолаевича вздрагивала в коленном суставе левая нога. Ему самому хотелось одеть Алешу и как можно скорее взять его на руки. Да нельзя. Нужно блюсти чин.

Адам Викторович достал из шкафа банку с маринованными опятами и два стакана. Вышиб пробку. Разлил водку. Смерил, ровно ли налил. Потом сказал, кивнув на мальчика:

— Вот так оно бывает… Будь здоров, Иваша!

— И ты тоже! — чокнулся и поклонился Адаму Иван Ермолаевич.

Маленький Алеша притих. Он все еще не верил, что его поведут к папе и маме.

Но его повели…

Адам Викторович проводил счастливого Ивана Ермолаевича до трамвая:

— Ты извини, но я не должен вводить его в твой дом. А вечерком я наведаюсь. Прибереги свою пол-литровую.

В вагон старик вошел гордо через переднюю площадку. Он взял два билета, но занял одно место. Закутав и без того тепло одетого Алешу в полы своей шубейки, он шептал ему:

— Счастье-то какое… Счастье-то какое, Алешенька…

В трамвае появились знакомые со станкостроительного завода. Они с любопытством смотрели на Ивана Ермолаевича, прижимающего к своей груди синеглазого мальчика. Перешептывались. Недоумевали. Наконец одна из женщин, жена токаря Сударушкина, спросила:

— Кого ты и куда везешь, Иван Ермолаевич?

А тот только и ждал этого вопроса. Ему так хотелось чтобы все слышали его ответ. И он ответил громко. На весь вагон:

— Я везу домой своего правнука, Алексея Алексеевича Векшегонова.

И мальчик подтвердил сказанное:

— Да!

На улице еще не начинало смеркаться, а Иван Ермолаевич так боялся, что он не успеет до сумерек. Ему хотелось пронести Алешу на своих руках засветло по Старозаводской улице. И это ему удалось.

Старик медленно шел мимо дулесовского дома, но, чувствуя, что этого недостаточно, остановился, спустил с рук маленького Алешу и сказал:

— Теперь маленечко своими ножками пошагаем.

Алеше давно хотелось пробежаться по незнакомой дороге. И он побежал по ней.

— Товарищ Векшегонов, — нарочно громко предупреждал правнука Иван Ермолаевич, — не споткнись смотри, а то мне знаешь как на орехи от твоего папочки достанется.

Это слышали многие. Сегодня будет о чем поговорить на Старозаводской улице.

А Степанида Лукинична то и дело смотрела в окно.

— Да что ты, бабушка, ждешь кого, что ли? — спросил Алексей.

— Дед где-то запропастился…

— Явится. Никуда не денется, — успокоил он бабку и продолжал рассказывать Ийе о новом станке.

Иван Ермолаевич вошел в дом так тихо, что никто и не слыхал, как он раздел в прихожей Алешу. Приведя мальчика в полный порядок, он торжественно ввел его в большую горницу.

У Степаниды Лукиничны запал язык. Стоявшая спиной Ийя не заметила вошедших. Алексей, сердясь, через силу доедая третью котлету, тоже не обратил внимания на появившихся.

— Кто это, Алешенька? — спросил Иван Ермолаевич и указал пальцем на Алексея.

— Папа! — бойко ответил мальчик.

Алексей замер, из его рук выпала вилка.

— Здравствуй! — крикнул Алеша и подбежал к отцу.

Алексей был белее снега:

— И! Милая И!.. Этого не может, И…

Алексей схватил маленького Алешу, а Ийя, еле удерживаясь на ногах, прошла за перегородку.

— Вот как оно бывает, — повторил Иван Ермолаевич слова Красноперова и пошел вслед за Ийей.

Степанида Лукинична все еще не обрела дара речи. Она сразу узнала живое повторение своего внука. Ей не надо было объяснять, что и как. И это так взволновало ее, что у нее не оказалось даже слез. Она целовала такие знакомые ручки маленького Алеши и, может быть, впервые неодобрительно посмотрела на большого Алексея.

А до него только-только начинало доходить все случившееся.

Маленький Алеша, обнимая отца, не переставая шептал ему на ухо, не то утверждая, не то спрашивая:

— Ты папа… Ты папа… Ты папа…

Громко хлопнула дверь. Это вбежал Сережа. Снова хлопнула дверь. Появились отец и мать Роман Иванович и Любовь Степановна Векшегоновы. Слухи быстрее телеграмм.

— Доченька моя милая! — бросилась к Ийе Любовь Степановна и залилась слезами.

— Он! Он! Как две капли, — твердил Роман Иванович, любуясь маленьким Алешей.

А мальчик, пугливо прижимаясь к отцу, не знал, скольких людей он соединил сегодня и скольких — размежевал.

Счастливую пору переживал старый векшегоновский дом. Неожиданное отцовство заполнило всего Алексея. Радость была так велика, что он не мог поверить в нее. Особенно ночью. Просыпаясь, он спрашивал себя: «Правда ли это?» А потом, вскочив, Алексей подбегал к белой кроватке. В ней спал его сын, Сколько теперь в нем заключено!

— Милый сын, — шепчет Алеша, — как хорошо, что ты ничего не знаешь о своем отце. Милый мой, стыд никогда не оставит меня. Я пронесу этот мой стыд через всю жизнь.

Стоя на коленях у белой кроватки, Алексей хотел и не мог найти хоть какое-то оправдание. Почему не пришло ему в голову то, что не могло не прийти? Ийя в первый же день встречи так прямо намекнула ему… А он? Как он презирает за это себя…