Евгений Пермяк - Сегодня и вчера

— Ну, коли говорят, значит, правда. А что?

— Редкий альбом я для Кати достал. Все коровы мира. И в красках, и на фотографиях. Как бы ей передать? Где она?

— Не велено знать мне об этом, Андрей, — ответил Бахрушин, переводя глаза на Трофима. — Ее бабка, видишь ли, не хочет своих внуков заморскому деду показывать. Вот и уехала без адреса… Познакомься, Андрей. Мистер Бахрушин, Трофим Терентьевич.

Логинов, не ожидавший такой встречи, замер, не зная, как себя вести дальше. А Петр Терентьевич не унимался:

— А ты не робей. Не ровен час и у тебя родня в Сэшэа будет, если Катьке твоя тарахтелка больше к душе привьется, чем самоходный «Москвич» нового зоотехника. Он ведь их всех четверых увез в неизвестном направлении. А Катю-Катерину, распрекрасную картину, на переднее место посадил. Как в рамку, под ветровое стекло вместе с собой врезал…

Андрей окончательно растерялся. Он неловко направился к ели, где сидел Трофим, и поклонился ему:

— Здравствуйте, мистер Бахрушин. С приездом.

Петр Терентьевич, чтобы не показать, как он любуется своим молодым выдвиженцем, стал косить, повернувшись к нему спиной.

— Здравствуйте, молодой человек. У меня тоже есть свой механик. Только постарше.

Дальше разговор не пошел. Логинов постоял, помялся, потом решил объяснить свой уход:

— На третий участок надо съездить. Там два трактора только что из капитального вышли… Хочу взглянуть.

Андрей исчез так же быстро, как и появился. И когда стих гул мотоциклета, Трофим спросил:

— Значит, она на выданье?

— До выданья далеко, — ответил Петр Терентьевич, — пока зоотехнический техникум не окончит, и думать не о чем. Ты лучше спроси, какова она из себя.

Тут Петр Терентьевич повесил на сук свою косу и принялся описывать, какова из себя Катя. Бахрушин, рассказывая о ней, не желая того, воскрешал облик потерянной Дарьи, котирую, даже судя по скупому словесному рисунку брата, теперь повторила ее внучка.

Не так-то просто складывалось все в Бахрушах, как представлялось еще вчера. И Трофим, чтобы не думать или, может быть, скрыть свои переживания, снял с дерева косу и принялся ожесточенно косить, будто желая на траве выместить недовольство.

Общительный, разговорчивый и любознательный Кирилл Андреевич Тудоев короче других сошелся с Тейнером. Старик называл его запросто Джон или даже «парень». Вот и сейчас Тудоев, привезя Тейнера на большой покос, указывал:

— Ты, парень, только погляди, какое нынче выдалось распокосное времечко. И ведреное и ветреное. Сено сохнет, как на сковороде. Глянь, какое оно гонкое да звонкое.

— Да, да… Гонкое и звонкое… Ведреное и ветреное, — повторял Джон Тейнер новые для него слова, а затем, записывая их в объемистую записную книжку, требовал у Тудоева объяснения каждому впервые услышанному слову.

Нестерпимая жара заставила Кирилла Андреевича разуться. Он быстренько скинул сапоги, размотал белые, хорошо стиранные любимой снохой Глашенькой портянки и пошел по лугу.

— Идея! — воскликнул Тейнер. — Вы еще можете косить, Кирилл Андреевич?

— Вот тебе и на, — ответил старик. — Как же не мочь. А зачем ты спросил об этом?

— О! Вы не можете представить зачем. Вы такой необыкновенный человек. Вы так похожи на вашего великого писателя Льва Толстого! Он тоже косил босиком.

Тудоеву это понравилось. Он уже не раз слыхал об этом сходстве, которым, в частности, Кирилл Андреевич объяснял для себя свое умение складно рассказывать.

— Пожалуйста, покосите косой, и я сделаю в память о нашей встрече хороший портрет. Вы понимаете?.. Гонкое и звонкое сено… Кругом ветрено и ведрено… Очень хорошо.

— Это можно. Отчего не сняться. Только тут не сыщешь литовки, видишь, чем косят, — Тудоев указал на машины. — Поедем в лес.

И они, набив коробок ходка свежим сеном, поехали к лесу. Раскормленный «шеф-конюхом» племенной жеребец Вихрь бежал степенно и легко, далеко выкидывая вперед тонкие ноги.

Путь до ближайшего леса оказался недолог. Пока расторопный Тейнер привязывал коня к дереву, Кирилл Андреевич сбегал в лес и раздобыл косу. Из лесу вместе с ним появились любопытные. В их числе оказался секретарь райкома Стекольников, имевший обыкновение в страдную пору объезжать покосы.

— Надо же посмотреть, как Кирилл Андреевич будет сниматься Львом Николаевичем Толстым, — шутил он, выходя из лесу с главным агрономом Сергеем Сергеевичем Сметаниным. — Да и неплохо взглянуть на живого американца. Я ведь когда-то их видел тысячами…

Разговаривая так, Стекольников замедлил шаги, не желая мешать съемке.

Кирилл Андреевич позировал отлично. Тейнер, сделав несколько снимков, сменил аппарат.

— Теперь идите на меня, — командовал Тейнер. — Боже вас упаси, Кирилл Андреевич, не утирайте со лба пот и не смотрите в аппарат!

Тейнер завел пружину небольшого киноаппарата, присел и, нацелившись, приникнув к видоискателю, медленно повел аппарат за косящим Кириллом Андреевичем Тудоевым.

— Теперь последнее. Теперь крупно. Только одна голова во весь экран.

Тейнер подбежал к Кириллу Андреевичу и сказал:

— Сейчас вы устали. Сейчас вы вытираете рукой пот…

Старик оказался хорошим артистом, и Тейнер громко выражал свое восхищение:

— Да, да! Это прекрасно! Это так неожиданно. Это так естественно!

— Не знаю, насколько естественно и неожиданно то, что сейчас снял Джон Тейнер, — поделился Стекольников своими мыслями с главным агрономом, — но мне кажется, продолжение этой съемки будет куда неожиданнее для Тейнера, если мне не изменяет память и слух.

— А что такое, Федор Петрович? — спросил Сметанин.

— Если мне не изменяет память и слух, — повторил Стекольников, — то я должен напомнить избитую полуправду о том, что мир не так велик. Мы с ним встречались на Эльбе. Он был тогда переводчиком. Даже не верится…

— Скажите, как бывает, Федор Петрович! А вдруг это не он? Мало ли схожих лиц.

— Но голос? Суетливость?.. И короткие пальцы. Нет, это он, Сергей Сергеевич. Это он.

— Может быть, подойти ближе, Федор Петрович?

— Нет, зачем же? Не надо. Потом… Только вы, Сергей Сергеевич, пока не делитесь этим ни с кем… Может быть, я и в самом деле ошибаюсь… Мало ли бывает похожих людей.

— Вот именно… И вообще надо ли вам, следует ли его узнавать? Ведь вы как-никак… Хотя, конечно, ничего особенного в этом нет, но все же…

Стекольников, не скрывая улыбки, заглянул в маленькие серые глазки Сметанина, сказал:

— Вы очень тонкий и чрезвычайно дальновидней стратег.

Главный агроном скромно потупился.

— Не похвалюсь, Федор Петрович, но бдительность всегда была свойственна мне. Даже когда я еще не был кандидатом в члены КПСС. И если бы я был на месте Тудоева, я ни за что бы не согласился сниматься босиком и с косой, когда у нас такая техника, — Сметанин сделал широкий жест рукой, как бы показывая огромность зеленого пространства, где машины косили, гребли и метали в стога сено.