Лев Линьков - Рассказы о пограничниках

В конце письма Татьяна приписала от себя:

«Я, Петя, знаю — скоро ты не приедешь, а так хотелось бы увидеть тебя хоть на часок!»

Петр спрятал письмо обратно под подушку. Он получил его с неделю назад и до сих пор не ответил, потому что лейтенант Самохин сказал, что за отличную службу командование отряда предоставляет ему, Петру Васильеву, десятидневный отпуск для поездки домой.

Хотел обрадовать своих неожиданным приездом, и вот на тебе — подцепил где-то малярию…

«Кто это стучит? — Петр посмотрел в окно. — Ах, это опять Тихоня!»

Третьи сутки он не кормил сам своего любимого голубя, и тот прилетал, садился на переплет рамы, заглядывал в окно и стучал клювом в стекло.

Глаза устали, и Петр смежил веки, забылся.

Долго ли он спал?

— В ружье!..

Боевая тревога? Петр приподнял голову.

В спальню стремглав вбежали солдаты (они были в Ленинской комнате на политзанятиях), расхватали из пирамиды свои винтовки и автоматы, надели фуражки и так же стремительно выбежали во двор.

Никто из них, даже Семен Прохоров, не сказал Крепышу ни слова — некогда! Взявшись за спинку кровати, он подтянулся, чтобы быть поближе к окну. Солдаты построились. Послышался взволнованный голос лейтенанта Самохина. Лейтенант сказал, что только что позвонил по телефону председатель колхоза и сообщил о двух неизвестных, которых видели на опушке ребятишки, собиравшие грибы. Незнакомцы скрылись в урочище. Необходимо обнаружить их, настигнуть и задержать.

Прозвучала отрывистая команда, зазвякали винтовки, затопали сапоги, и все стихло.

Петр хорошо знал урочище Гнилая балка: обнаружить там спрятавшихся людей — дело нелегкое. Место низменное, топкое, особенно сейчас, осенью. В чащобе — густой подлесок до самой границы. В болотистой почве до сих пор находят человеческие черепа, кости и оружие — следы недавней войны. Отступая из Советской Белоруссии, остатки разбитых немецких частей скрывались в урочище, и многих гитлеровцев засосала вязкая топь. Не раз в Гнилой балке пытались схорониться и диверсанты и шпионы. Изрядно всякой нечисти изловили пограничники в глухом заболоченном лесу.

Приподнявшись повыше, Крепыш увидел в окно, как товарищи скрылись за пригорком.

— А я? Что же я? — прошептал он.

Пододвинул табуретку с обмундированием, начал одеваться. С трудом застегнул пуговицы гимнастерки. Почему такие тяжелые сапоги?

Пошатнувшись от слабости, Петр затянул ремень, надел фуражку, взял из пирамиды винтовку.

— Куда ты, Крепыш, больной-то? — окликнул его в коридоре дежурный.

— Здоров я!..

Свежий утренний воздух придал бодрости.

«Не так уж я и болен». Только подумал, как затуманилось в глазах, хоть садись прямо на землю.

«Сейчас пройдет, сейчас пройдет», — успокоил себя Петр и, постояв секунду-другую, быстро пошел, а потом побежал следом за товарищами.

— Дядя Петя! — Увидев Петра, Вовка чуть не кубарем скатился по лестнице с крыши, куда забрался, чтобы наблюдать, как будут ловить шпионов.

Крепыш даже не оглянулся.

— А еще друг называется! — захныкал Вовка.

Петр догнал своих у опушки.

— Вы зачем здесь? — удивился начальник.

— Полегчало мне.

— Полегчало? — Самохин хотел было отправить Крепыша обратно на заставу, но, может быть, ему и в самом деле лучше? Если бы плохо, не смог бы так бежать. — Пойдете с Прохоровым с правого фланга! — приказал лейтенант. — Прочесывать лес будем.

Пограничники вошли в Гнилую балку цепью. Ели и осины росли в урочище так густо, что даже днем здесь было сумрачно.

Сначала Петр видел идущего слева товарища, но вскоре начал отставать.

Услышав преследователей, Вернер Курц и его переправщик Сангушко притаились за кочкой. Бежать дальше было неразумно. Грязь хлюпала под ногами, ветви трещали. Лежать нужно, не подавая никаких признаков жизни, лежать плашмя, бревном. Холодная вязкая грязь затекала в рукава тужурки, за ворот рубашки, в сапоги. Шею ломило от напряжения. Курц приподнял было голову, но Сангушко, ни слова не говоря, надавил ему на затылок, и Курц ткнулся лицом в болотную жижу. Он едва не чертыхнулся и не ударил проводника.

Как нелепо все получилось! Не нужно было выскакивать на опушку! Называется, прошли!..

Курц скосил глаза на Сангушко. Тот вдавился в грязь, сжимая в правой руке маузер.

Конечно, лучше сидеть во Франкфурте-на-Майне, в теплом кабинете, чем вот так вязнуть в грязи и дрожать от холода и страха. Но что делать? У обер-лейтенанта Вернера Курца не было иного выхода. После разгрома его дивизии летом 1944 года он долго скрывался в лесах Белостокского воеводства у своих знакомых из тайной нацистской организации, пока ему не предложили работать по заданиям не то бывшего польского, не то английского генерала Андерса в пользу, как выразились его новые хозяева, одной могущественной державы, Курц равно ненавидел и Советы и новую Польшу — и согласился. В конце концов, не все ли равно кому служить — генералу Андерсу, американцам или англичанам, — платили бы деньги!

— Вы не пожалеете, — говорили Курцу, — все это будет не так трудно осуществить… — и дали ему в проводники вот этого Сангушко, который был чуть ли не адъютантом самого предателя Варшавы генерала Бура. Курц согласился, но он даже предположить не мог, что попадет в такую жуткую историю…

— Не сопите! — едва слышно прошептал Сангушко.

Курц затаил дыхание, уставившись на торчащий перед глазами сероватый ствол ели. «Что это?.. Неужели…»

Позади явственно послышался звук, свидетельствующий о приближении погони. «Продолжать лежать или…»

Сангушко, как бы предупреждая спутника от поспешных решений, вторично пригнул его голову. Курц от неожиданности хлебнул жидкой грязи и, будучи не в силах сдержаться, закашлялся. Все под ним засопело, захлюпало. Скрываться дальше было бессмысленно. Он повернулся, и его глаза встретились с глазами человека в зеленой фуражке.

Пограничник!..

Петр шел, напрягая все свои силы, а когда ноги отказались служить ему, пополз. Он осторожно перекладывал в стороны ветки, чтобы не трещали, осторожно, по очереди, вытаскивая из грязи руки, переносил их вперед.

Гимнастерка и брюки пропитались жидкой грязью, и, приподнимаясь, чтобы продвинуться еще на полметра, Крепыш остерегался: не зашумела бы стекающая с одежды вода.

В горле пересохло, а дрожь не прекращалась. Почему качаются деревья? Вон за той большой елью, до которой осталось шагов пятнадцать, почва станет тверже…

Неприятный звон неотступно раздавался в ушах. Силы оставляли Петра, и все-таки он полз и полз.