Ион Друцэ - Избранное. Том 1. Повести. Рассказы

— Ты почему не приходишь вовремя обедать?

Сын же его, Коля, лежа на печи, рисовал животное, которое не хотело быть похожим ни на кошку, ни на козу, и потому с нетерпением ждал отца.

— Пап, а лошади красные бывают?

— Нет.

— А у меня только красные карандаши.

Паша хлопотала у печи:

— Раздевайся, чего стоишь как жених… Я сейчас…

Кирикэ некоторое время постоял посреди своей маленькой хаты, раздумывая и прикидывая, как бы ему получше устроить все это, затем, бросив шапку на лавку, решительно сказал:

— Вот что, Паша… Горячая вода в доме есть?

— Есть немного…

— Тогда вот что… Коля, слазь давай с печки. Сходишь с мамой к соседке.

— К какой соседке? — застыла Паша в изумлении.

— Да к Параскице же.

— А чего мы с Колей поплетемся туда?

— Ну, посудачите, посплетничаете… Живо валяйте.

Когда жена, в испуге и недоумении, вместе с сыном вышла, Кирикэ запер дверь на запор, подошел к печке и разделся. Дом был маленький, зимой топилась всего одна комната, так что в случае необходимости остальных членов семьи приходилось выпроваживать к соседям.

— Нечего им глядеть, — бормотал Кирикэ, снимая рубашку. — Паша уже стала забывать все эти шрамы, а сыну и глядеть на них нечего…

Снимая рубашку, ощутил легкий укол в плече. В сплетеньях старых шрамов учуял острый зубец осколка, наполовину высунувшегося из живого тела. «Нужны клещи, — подумал он. — Без клещей не обойдусь».

«А вот неправ оказался товарищ капитан», — думал Кирикэ, прицеливаясь клещами, чтобы ухватить край осколка, и вспоминая при этом врача из медсанбата, который лет десять тому назад перевязывал его в польской деревушке. Он говорил тогда, что маленький осколочек, застрявший в плече, беспокоить не будет, но вот поди ж ты, сколько с ним мороки… Хотя мужик он был неплохой, тот врач, подумал Кирикэ, и тут, приловчившись клещами, рванул. Боль была адская, все помутнело и качнулось в его глазах, но крови, как ни странно, почти не было. Вскоре плечо было перевязано, и тут же донеслись с улицы шаги — вернулась Паша с сыном. Послышался голос Коли:

— И почему тетя Параскица плакала, когда чистила лук?

Кирикэ открыл им. Некоторое время постоял на пороге, держа в руке острый тяжелый обломок. Хотелось все-таки посмотреть на кусочек металла, который почти десять лет мучил его и грыз по ночам.

Паша, выглянув, спросила:

— Ты чего стоишь там?

Кирикэ на ощупь старался угадать, что это за металл. Кажется, сталь. «А, черт с ним», — подумал он и швырнул осколок в сторону колодца.

Сели ужинать. Кирикэ уплетал с аппетитом все, что было перед ним. Боль отступила, и это был опять веселый, задушевный человек.

— Ты вот говоришь, Паша, мол, годы и все такое… А мне вот сейчас так хорошо, как в ту осень, когда мы поженились. Помнишь? Восемь пудов поднимал!

Заглянул Максимаш. Принес письмо от родичей из соседней деревни. Парень был еще обижен, даже присесть не захотел, зато Кирикэ был теперь расположен к балагурству.

— Так ты говоришь, она уехала на курорт, а он остался дома…

Почтальон мигом выпалил свой анекдот и сверх того рассказал еще несколько небылиц. Потом Кирикэ подозвал сына, который уже рыскал по дому в поисках луковицы, чтобы выяснить, отчего люди плачут, когда чистят ее, и нарисовал ему в тетрадку козу и дерево. Хотел было еще и овчарню изобразить, но не вышло. Нет так нет.

…На другое утро, как обычно, он встал чуть свет и, натягивая сапоги, спросил Пашу:

— Как там у нас насчет гостинцев?

Паша знала, что речь идет о том стригунке, и ответила:

— Да поищи там, на полочке…

Кирикэ взял заготовленный ломоть, сунул в карман и вышел.

— Забавно все же… — прошептал он, остановившись у колодца. Хотелось все-таки подержать в руке и разглядеть тот кусочек металла. Ночью, однако, пошел снег, и теперь трудно было его найти. Кирикэ то идет, то возвращается, разгребая носком сапога снежок.

Приоткрылась дверь, и в щелке показалось белое круглое лицо Паши.

— Кирикэ, а что там такое?

— Да так, следы какие-то…

— И в самом деле?! А что за следы?

— Шут их знает… Кажется, волчьи…

— Да что ты говоришь… Погоди, я сейчас выйду…

— Да нет, не стоит, кажется, другая какая зверюга прошла…

Когда Паша, прикрыв дверь, ушла в дом, Кирикэ засыпал сапогами снег там, где еще можно было найти следы, после чего, натянув шапку и весело раскачиваясь, пошел к конюшням напрямик, через двор Параскицы, жены своего лучшего друга.

— Доброе утро, соседка! Ну как оно?..

И стонет, и воет, и плачет метель, свернувшись калачиком у самых дверей землянки. Якоб поправляет накинутый на плечи кожух, засовывает в печку еще пару хворостин.

— Вот взбесилась зима-то! Слышь?

Но слушать некому: он один в землянке, и сама землянка одинока в этом снежном потопе. Однако бадя Якоб не может допустить, чтобы сказанные им слова умерли безответно в тишине, и поэтому отвечает сам себе:

— Да, зима жуткая…

Вот уже две недели подкармливает он маленькую печку хворостом, две недели разговаривает сам с собой, две недели прислушивается, не забредет ли сюда какой-нибудь путник. Но слышит только вой метели и трескотню хвороста в печке.

Спустя много времени захрустела мышь за потолочной балкой.

«И что это она там, чертова кукла, нашла погрызть? Хотя мышь всегда отыщет себе еду…» Эти существа, умеющие только жульничать, всегда были ему противны, и поэтому Якоб бросает сучок в чуть прогнувшийся потолок землянки.

— Хать туды тебя!..

Но когда мышь замолкла, ему вдруг стало жаль, что он напугал ее. Теперь еще скучнее. Искрится жар в печке, сиротливо шипит, закипая, горшок, и беспрерывно воет на улице метель, как выгнанный из дому щенок. Изредка Якоб оставляет печку, чтоб посмотреть в маленькое, не больше ладони, окошечко на скирду оставшейся неочищенной кукурузы. «Хоть бы кто воровать пришел, поболтал бы с ним часок-другой, разузнал бы, что там нового в деревне…»

И снова усаживается на скамеечке возле печки. Жар начинает тускнеть. Якоб долго выбирает пучок веток и подкладывает их в печку. Хворост трещит, как стая воробьев; огонь, растревожив его мысли, гонит их далеко, за три холма и три долины, в большую, красивую деревню.

Там, в этой деревне, есть дом, который он выстроил, есть щенок, который, издали почуяв его, бежит ему навстречу, чтобы ткнуться мордочкой в полы его кожуха, и есть там дверь с отлично сработанной ручкой — нечего ему было делать в тот день, и он провозился с ней до самого вечера.

«А интересно, как там мои поживают?»

И поскольку в печке опять потускнел жар, он набивает ее снова хворостом, и как только она затрещала, где-то в гуще пламени он увидел своих. Жена Артина усадила детей ужинать. Ужинают на печке: когда его нет дома, они всегда ужинают на печке — там теплее, уютней. Младший, Петрикэ, берет себе кусочек, садится в сторонке и, горько задумавшись, собирает с колен крошки. Артина, улыбаясь, поглядывает на него — она-то знает, в чем дело. Потом подзадоривает его: