Мария Красавицкая - Если ты назвался смелым

— Будем ждать еще!

В своем Тадеуше Ганнуля может рассказывать без конца. Послушать ее — так лучше его и нету. Но Ганнуля хорошо умеет слушать. Задает «наводящие» вопросы: «А он что сказал?», «А он как поглядел?». Я подробно довожу до ее сведения, как на меня поглядел и что мне сказал строймастер Лаймон Лиепа. С первого дня я пользуюсь его вниманием.

Пройдет мастер утром по стройплощадке. Со всеми очень вежливо, но вот с каким-то холодком поздоровается. А мне поклонится по-особенному. Пожалуй, одному Петьке он кланяется так почтительно.

Петька же старательно «создает авторитет» мастеру:

— Докладываю: состояние дел такое-то. Думаем за день сделать то-то и то-то. Какие будут указания?

Ребята переглядываются и прячут в глазах улыбки: какие же указания? Мастер наш еще птенец, не оперился. Вот годик-другой поработает, тогда другой разговор. А пока его никто не принимает всерьез.

Лаймон часто приглашает меня в конторку —якобы помочь разобраться с нарядами. Первый раз он попросил меня об этом при Славке. Славка сощурился, брови на переносице сошлись. Я шла за Лаймоном, и все мне казалось: Славка смотрит вслед.

В конторке Лаймон заговорил не о нарядах, а о новом кинофильме.

— Я его еще не видела.

— Как? Такой фильм! Слушай, пойдем сегодня. С удовольствием посмотрю еще раз.

Меня никто никогда не приглашал в кино, и я растерялась.

— Договорились? — спросил Лаймон и пожал мою руку.

Вот с этого вечера и пошло. То Лаймон меня позовет в конторку, то вечером пригласит куда-нибудь. Как ты ему откажешь: красивый парень, приятно.

— А что? — комментирует Ганнуля.— Мастер, инженер. Самостоятельный.

Вот по вечерам я и рассказываю Ганнуле о Лаймоне. Но об одном я ей не могу сказать: о том, что Славка, наверно, осуждает меня за это. Сама на пойму — почему-то перед Славкой мне неловко.

Шумит за окном дождь. Тяжелые наступают времена— холодно, ветрено, мокро. Наверно, мы одновременно подумали об этом.

— Давай буду учить на штукатура? — предложила Ганнуля.— Все-таки под крышей.

— Нет. Я на каменщика хочу. Вчера Славка сказал:

— Давай начну учить,— и показал, как держать лопатку-кельму.

И мне очень захотелось, чтобы именно он учил меня.

— На каменщика?—удивилась Ганнуля. Помолчала, подумала и глухо, прямо в подушку, обронила: — Вон что…— подняла голову, посмотрела мне в глаза.— Смотри, девка, не влюбись…

— Ну, чепуха какая! — смеюсь я беззаботно.— Зачем он мне сдался — старый такой? Просто нравится эта профессия.

Оставив без внимания вторую часть моего ответа, Ганнуля села, обхватила колени руками, сказала задумчиво:

— Славка не старый. Ему двадцать семь всего. Он враз, в одну ночь поседел…

Я тоже села. И сердце отчего-то забилось быстро-быстро.

Ганнуля обняла меня. Сама покачивалась и меня качала, как маленькую.

— Славка действительную служил матросом. На катере. Ну, шли куда-то в учебный поход. Ночью. Подорвались на мине. Мало ли их с войны еще осталось? Славку выкинуло в море. Так до утра и плавал. Без сознания. На куртке. У них куртки такие — вата воду не принимает. Утром подобрали, а он седой…— Ганнуля умолкла.

Затененная маленьким колпачком лампа бросала свет только на тумбочку, на часть подушки. Не дождь шумел за окном, не порывы ветра швыряли капли по стеклам — шумело море. Дыбились черные, гривастые валы. Один за другим, один за другим. Кидали бессильно распростертое, с разметанными руками Славкино тело. Такое большое, сильное тело. А теперь слабое, вялое. Откинулась голова. Вода полощет волосы…

— Не надо, Рута, на каменщика,— после долгого молчания сказала Ганнуля.— Трудно и… не надо. Славка у нас такой… Девчат не уважает… Был, знаешь, женат. Ушла от него жена. С тех пор никто не подступись к нему. Не надо, Рута…— В голосе Ганнули тревога. За меня тревога.

Она долго рассказывала мне о Славке: он дружит с Тадеушем.

Но я почти не слушала Ганнулю. Так и стояло перед глазами бурное ночное море. Вода полощет Славкины поседевшие волосы…

Долго не могла уснуть в эту ночь. И снился мне потом один и тот же сон: мчится в бурной, темной ночи крохотное суденышко. Гремит взрыв, высоко вздымается столб воды и огня. И нет больше суденышка. Только разъяренные волны швыряют Славкино тело…

…Сладко спится по утрам. Со злостью зажимаешь назойливый звонок будильника. Подберешь коленки к самому подбородку — минуточку, одну-единственную поспать…

Сегодня еще целый час можно спать — светящаяся в темноте зеленоватым огоньком стрелка будильника едва переползла через цифру «шесть». Но мне не спалось. Ворочалась с боку на бок. Сбилась простыня. Жарко под одеялом. А думается все об одном: о Славке.

Нет, не могу больше. Тихонько, чтоб не потревожить девчат, оделась в темноте. Хочу как можно скорее увидеть Славку. Зачем? Что я ему скажу? Не знаю. Просто надо мне его увидеть — вот и все.

Еще в первые дни работы я как-то заночевала у папы. Утром вышла и столкнулась со Славкой. Оказывается, он живет рядом, за углом, на шестом этаже большого красного дома. Спуститься под горку, и будет его дом. Почему я никогда не встречала его раньше?

Сегодня встречу. Он будет подниматься в гору, и я его увижу.

Заспанная тетя Мица изумленно посмотрела на меня сквозь очки, когда я на цыпочках пробиралась по общежитию в сушилку.

— Ты что? — спросила она.— Куда так рано? Не заболела ли?

— К папе надо,— вдохновенно соврала я.— Тоня с братиком сегодня, может, выпишутся. Может, помочь что надо…

— А, это хорошо, это правильно,— одобрила тетя Мица.

Какое все теплое из сушилки: брюки, ботинки, стеганка! Одеться — пять минут. И вот я уже бегу по тихим, пустынным, чисто вымытым дождем и просохшим улицам.

Хуже нет стоять утром в подъезде дома, где тебя знает каждый. То и дело хлопают на гулкой лестнице двери, спускаются соседи. Изволь-ка, делай каждый раз вид, что только вошла!

— Здравствуй, Рута!

— С добрым утром, Рута!

Только бы папа не вышел раньше времени!

Сквозь зеркальное стекло подъезда вся улица на виду. Как много народу на ней по утрам! И как много похожих на Славку мужчин. Но я безошибочно узнаю: не он. Опять не он.

Вот теперь — он. Только он один умеет так, чуточку набекрень надеть фуражку. Широко, уверенно шагают его ноги в кирзовых сапогах. Чуть покачивается на ходу. Ну, как же—моряк!

Наискосок переходит улицу. Остановился, пропустил машину. Рано, рано. Еще минуточку надо обождать!

Кто-то опять спускался по лестница. Не хочу никого видеть!

Выскочила из подъезда. Пошла по тротуару. Догонит ли? Нарочно замедляю шаги, и все-таки кажется— лечу по воздуху. Нет, не узнает, не догонит — слишком быстро я иду.