Михаил Булгаков - «Мой бедный, бедный мастер…»

Выбежав тогда из Александровского сада в опьянении, Маргарита Николаевна побежала не прямо домой, а в Кузнецкий переулок, в парикмахерскую. Ее хорошо знали там, и всякими правдами и неправдами ей удалось завиться вне очереди. После этого, ни на секунду не разжимая руки на заветной сумке со сломанным замком, Маргарита в таксомоторе уехала в Замоскворечье к одной даме, занимающейся маникюром и приведением женских лиц в порядок {237} .

К восьми часам вечера Маргарита была дома. За все это время метаний по Москве она ничего не пила и не ела, отчего у нее ныл теперь левый висок. Отказавшись от давно перестоявшегося обеда, Маргарита Николаевна объявила изумленной Наташе, что едет сегодня в гости, что спешит безумно, что в половину десятого должна быть готова.

Волнение Маргариты Николаевны настолько бросалось в глаза, что у Наташи сразу сделался заговорщический вид, и тут и началась вся эта кутерьма. Бегая из кухни в спальню, Наташа бросалась то к плите, на которой кипел кофейник, то к гладильной доске, то носила на деревянных плечиках платья из своей комнаты в спальню.

Теперь несколько поутихло.

Маргарита Николаевна сидела возле трюмо в одном купальном халате, наброшенном на голое тело, и в замшевых черных туфлях. Браслет с часами лежал перед Маргаритой Николаевной рядом с двумя золотыми вещами, полученными от Азазелло, и Маргарита Николаевна не сводила глаз с циферблата. Ей казалось, что часы сломались и стрелки прилипли, не идут. Она три раза звонила по телефону, проверяя время. Часы оказались совершенно правильными, но тащились почему-то слишком медленно. И все-таки они пришли вовремя к половине десятого.

Когда наконец длинная стрелка упала на двадцать девятую минуту, Маргарита холодной рукой открыла футляр. Сердце ее так стукнуло, что пришлось отложить футлярчик и несколько секунд посидеть, прижав руку к груди. Справившись с собой, Маргарита тронула пальцем конец красного карандаша, выглядывающего из золотой оболочки. Карандаш был жирен, легко мазался и ничем не пахнул. Неуверенной рукой Маргарита провела по губам карандашиком, и он тотчас вывалился из ее руки и упал тяжело на подзеркальный столик, прямо на стекло часов, и оно покрылось трещинами. Охнув, Маргарита глянула в зеркало, отшатнулась от него, закрыла лицо руками, глянула опять и буйно захохотала.

Ощипанные по краям пинцетом днем в Замоскворечье брови сгустились и легли черными ровными дугами над зазеленевшими глазами. Тонкая вертикальная морщинка, перерезавшая переносицу, появившаяся тогда, когда пропал без вести мастер, и с тех пор печалящая Маргариту, бесследно пропала. Исчезли желтенькие тени у висков, как и две начинающиеся сеточки у наружных углов глаз. Кожа щек налилась ровным розовым цветом, лоб стал бел, чист, не раз крашенные волосы сделались черными, блестящими, и парикмахерская завивка развилась.

На тридцатилетнюю Маргариту из зеркала глядела от природы кудрявая, черноволосая женщина лет двадцати, и эта женщина хохотала буйно, безудержно, скаля белые без пятнышка зубы, сверкая распутными глазами.

Нахохотавшись, Маргарита одним прыжком выскочила из халата, и тот упал на пол.

Она широко зачерпнула белой, тонкой, жирной, чуть пахнущей болотной тиной мази из коробки и широкими мазками, лихорадочно спеша, стала втирать ее в кожу тела. Туфли были сброшены с ног, полетели в угол. После первого же мазка тело загорелось, порозовело. Затем мгновенно, как будто выхватили из мозга иголку, утих висок, мускулы рук и ног окрепли, а затем тело Маргариты потеряло вес.

Она подпрыгнула и повисла в воздухе невысоко над ковром. Потом ее медленно потянуло все-таки вниз, и она опустилась.

— Ай да мазь! Ай да мазь! — закричала Маргарита и бросилась в кресло.

Теперь в ней во всей, в каждой частице тела, вскипела радость, которую она ощутила, как пузырьки, щекочущие и колющие все ее тело. Радость же эта произошла оттого, что Маргарита ощутила себя свободной, а еще оттого, что поняла вдруг со всей ясностью на диво просветлевшей головы, что именно случилось то, о чем еще утром говорило предчувствие, и что она покидает особняк и прежнюю жизнь навсегда.

Это навело ее на мысль, что нужно исполнить только один последний долг перед прежней жизнью, и она, как была нагая, из спальни перебежала в кабинет мужа и, осветив его, кинулась к письменному столу.

Оторвав от блокнота листок, она карандашом быстро без помарок написала записку:

«Прости меня и как можно скорее забудь. Я тебя покидаю навек. Не ищи меня, это бесполезно. Я стала ведьмой от горя и бедствий, поразивших меня. Прощай! Мне пора. Маргарита».

Эта записка согнала последнее облачко с ее радости, и, совершенно облегченная, она лётом, не касаясь пола, пронеслась в спальню обратно. Часики стучали на столике, и сквозь сетку трещин Маргарита увидела, что стрелки показывают без десяти десять. Маргарита схватила туфли со столика, но тут послышались торопливые шаги, в дверь стукнули, и вбежала Наташа, нагруженная вещами. И тотчас все эти вещи — плечики с платьем, кружевные платки, распялки для туфель, поясок,— все посыпалось на пол, и Наташа всплеснула освободившимися руками.

— Что, хороша? — громко крикнула ей Маргарита Николаевна.

— Батю…— шептала Наташа, пятясь,— как же это? Как это вы делаете, Маргарита Николаевна?

— Крем! Крем! Крем! — закричала Маргарита Николаевна, указывая на сверкающие золотые коробки и поворачиваясь перед зеркалами.

Наташа, забыв про валяющееся на полу смятое платье, подбежала к трюмо и жадными, загоревшимися глазами уставилась на остатки мази. Губы ее что-то шептали. Она опять повернулась к Маргарите и вскрикнула не то с благоговением, не то с отчаянием:

— Кожа-то, кожа, а? Светится кожа! Маргарита Николаевна! А?

Она опомнилась, подбежала к платью, начала отряхивать и поднимать его.

— Бросьте! Бросьте! — приказала Маргарита.— К черту его! Все бросьте! Или нет! Нет! Берите себе! Да берите! На память!

Наташа, ополоумев, подбежала к рубашкам и чулкам на кровати, сгребла их в узел, прижала к груди.

— Несите к себе и прячьте,— распоряжалась Маргарита Николаевна,— берите и духи в шкафу. А ценного не берите, а то подумают, что вы украли. Ах, Наташа! — И в порыве радости Маргарита обвила руками шею Наташи и стала целовать ее в губы, в щеки и в лоб.

Опять у той все высыпалось из рук. Наташа, у которой прерывался дух от поцелуев, только шептала:

— Спасибо, спасибо! — И, гладя кожу Маргариты, добавляла: — Атласная, светится, а брови, брови…

— Ну, скорей все тряпки в сундук к себе! — приказала Маргарита, указывая на белье.— А мне чашку кофе, умоляю… Я голодна!

Наташа подхватила белье и выбежала, и в это время в открытое окно ворвался откуда-то сверху из соседнего дома громовой виртуозный вальс, и послышалось пыхтение подъехавшей к воротам машины.