Михаил Булгаков - «Мой бедный, бедный мастер…»

Маргарита чувствовала, что ее глушит новая какая-то музыка, но уже не пропавший где-то в тылу «светит месяц», а другая — медная, мощная.

Маргариту устанавливали на место. Под рукой левой у нее оказалась срезанная аметистовая колонка.

— Руку можно положить будет, если очень станет трудно,— шептал Коровьев.

Кто-то чернокожий нырнул под ноги, подкинул мягкую скамеечку, и на нее Маргарита, повинуясь чьим-то рукам, поставила правую ногу, немного согнув ее в колене.

Кто-то поправил сзади волосы на затылке. Маргарита, став, огляделась. Азазелло и Коровьев стояли возле нее в парадных позах, в одной линии с ними выстроились два молодых человека, смутно чем-то напоминающих Абадонну и тоже с затененными глазами. Сзади били и шипели струи; покосившись, Маргарита увидела, что и там шампанский буфет. Из бледно-розовой стены шампанское лилось по трем трубкам в ледяной бассейн. Шеренга негров уже стояла с подносами, уставленными плоскими, широкими, покрытыми инеем чашами. Двое держали на подносах горки миндаля.

Музыка обрушивалась сверху и сбоку из зала, освещенного интимно; там горели лампы настольные, прикрытые цветным шелком. Трубы доносились с хор.

Осмотревшись, Маргарита почувствовала теплое и мохнатое у левой ноги. Это был Бегемот. Он волновался и в нетерпении потирал лапы.

— Ой, ой,— восторженно говорил Бегемот,— ой, сейчас, сейчас. Как ударит и пойдет!

— Да уж, ударит,— бормотал Коровьев, так же как и все, глядя вниз,— я предпочел бы рубить дрова… По-моему, это легче.

— Я предпочел бы,— с жаром отвечал кот,— служить кондуктором в трамвае, а уж хуже этого нет работы на свете!

Волнение кота заразило и Маргариту, и она шепнула Коровьеву:

— Но ведь никого нет, а музыка гремит…

Коровьев усмехнулся и тихо ответил:

— Ну, за народом дело не станет…

— Музыка гремит,— почтительно сказал кот, обращая к Маргарите сверкающие усы,— я извиняюсь, правильно. Ничего не может быть хуже, чем когда гость мыкается, не зная точно, что делать, куда идти и зачем, и сморкается. Такие балы надо выбрасывать на помойку, королева!

— Первым приехавшим очень трудно,— объяснял Коровьев.

— Пилят очень после бала мужей. «Зачем спешили?.. Видишь, никого нету! Это унизительно…» — писклявым голосом изображал пилящих жен неугомонный кот и вдруг остановился и переменил интонации.— Раз, два… десять секунд до полуночи! Смотрите, что сейчас будет!

Но десять секунд пробежали, и ничего ровно не произошло. Маргарита, капризно оттопырив губу, презрительно щипнула за ухо кота, но тот мигнул и ответил:

— Ничего, ничего, ничего. Еще запроситесь отсюда с поста!

И еще десять секунд протащились медленно, как будто муха тащилась по блюдечку с вареньем.

И вдруг золотая прислуга внизу шевельнулась и устремилась к камину, и из него выскочила женская фигура в черной мантии, а за нею мужчина в цилиндре и черном плаще. Мантия улетела куда-то в руках лакеев, мужчина сбросил на руки им свой плащ, и пара — нагая женщина в черных туфельках, черных по локоть перчатках, с черными перьями в прическе, с черной сумочкой на руке и мужчина с бородой, во фраке стали подниматься по лестнице.

— Первые! — восторженно шепнул кот.

— Господин Жак Ле-Кёр с супругой {255} ,— сквозь зубы у уха Маргариты зашептал Коровьев,— интереснейший и милейший человек. Убежденный фальшивомонетчик, государственный изменник и недурной алхимик. В 1450-м году прославился тем, что ухитрился отравить королевскую любовницу.

— Мы так хохотали, когда узнали,— шепнул кот и вдруг взвыл: — Аншанте!

Ле-Кёр с женой были уже вверху, когда из камина внизу появились две новые фигуры в плащах, а следом за ними третья.

Жена Ле-Кёра оказалась перед Маргаритой, и та улыбнулась ей так ясно и широко, что самой ей стало приятно. Госпожа Ле-Кёр согнула колени, наклонилась и поцеловала колено Маргариты холодными губами.

— Вотр Мажесте [20],— пробормотала госпожа Ле-Кёр…

— Вотр Мажесте,— повторил Ле-Кёр, и опять холодное прикосновение губ к колену поразило Маргариту…

— Вотр Мажесте, же лоннёр… [21]— воскликнул Коровьев и, даже не сочтя нужным продолжать, затрещал: — Эн верр… [22]

— Милль мерси! — крикнул в ответ Ле-Кёр…

— Аншанте! — воскликнул Азазелло.

Молодые люди уже теснили мадам Ле-Кёр к подносу с шампанским, и Коровьев уже шептал:

— Граф Роберт Лейчестер… {256} По-прежнему интересен… Здесь история несколько иная. Этот был сам любовником королевы, но не французской, а английской, и отравил свою жену.

— Граф! Мы рады! — вскричал Коровьев.

Красавец блондин в изумительном по покрою фраке уже целовал колено.

— Я в восхищении,— говорила Маргарита.

— Я в восхищении,— орал кот, варварски выговаривая по-английски.

— Бокал шампанского,— шептали траурные молодые люди,— мы рады… Графа давно не видно…

Из камина тем временем одни за другими появлялись черные цилиндры, плащи, мантии. Прислуга уж не стояла строем, а шевелилась, цилиндры летели из рук в руки и исчезали где-то, где, вероятно, была вешалка.

Дамы иногда задерживались внизу у зеркала, поворачиваясь и пальцами касаясь волос, потом вдевали руку в руку кавалера и легко начинали подниматься на лестницу.

— Почтенная и очень уважаемая особа,— пел Коровьев в ухо Маргарите и в то же время маша рукою графу Лейчестеру, пившему шампанское,— госпожа Тофана {257} .

Дама с монашески опущенными глазами, худенькая, скромная, поднималась по лестнице, опираясь на руку какого-то черненького человека небольшого роста.

Дама, по-видимому, любила зеленый цвет. На лбу у нее поблескивали изумруды, на шее была зеленая лента с бантом, и сумочка зеленая, и туфли из зеленого листа водяной лилии. Дама прихрамывала.

— Была чрезвычайно популярна,— рассказывал Коровьев,— среди очаровательных неаполитанок, а ранее жительниц Палермо, и именно тех, которым надоели их мужья. Тофана продавала таким… Ведь может же в конце концов осточертеть муж?

— О, да,— смеясь, ответила Коровьеву Маргарита.

— Продавала,— продолжал Коровьев,— какую-то водичку в баночках, которая прямо чудесно помогала от всех болезней… Жена вливала эту водичку в суп, муж его съедал и чувствовал себя прекрасно, только вдруг начинал хотеть пить, затем жаловался на усталость, ложился в постель, и через два дня прекрасная неаполитанка была свободна, как ветер.

— До чего она вся зеленая! — шептала Маргарита.— И хромая. А зачем лента на шее? Блеклая шея?

— Прекрасная шея,— пел Коровьев, делая уже приветственные знаки спутнику Тофаны, улыбаясь во весь рот,— но у нее неприятность случилась. Хромает, потому что на нее испанский сапог надевали, а узнав, что около 500 неудачно выбранных мужей, попробовав ее воду, покинули и Палермо и Неаполь навсегда, сгоряча в тюрьме удавили. Я в восхищении,— заныл он.