Антонина Коптяева - Том 5. Дар земли

Все свободное время инженеры проводили теперь в мастерской, оборудованной рядом с конторой. Занимались ремонтом и на открытом воздухе. Когда Ярулла впервые сам приварил с помощью автогенной горелки «сухари» к старому элеватору, то этот элеватор, вновь способный держать трубы за горло мертвой хваткой, показался ему чудом.

— Смотри, как ловко получилось! — торжествовал Ярулла, проводя пальцем по нарезанным брусочкам, припаянным к внутренней стенке элеватора. — Два куска стали, кусок проволоки, маленький огонек: раз — и сварил! Да? Навечно, понимаешь!

И тут Ярулле померещилось, что вот так же, палимая жгучим огнем, прикипела его душа к Зарифе. Но накинута узда, свитая вековыми традициями, и надо образумиться, гнать прочь беспокойные мысли.

— Ты на здешних харчах не разжирел, — сказал ему Семен Тризна в мастерской, отрываясь от станка и отбрасывая с потного лба вихры волос.

Однако коренастый Ярулла казался здоровяком и по сравнению с Тризной, и особенно с Дмитрием Дроновым, который работал на другом станке. Чтобы казаться солиднее, Дронов отпустил бороду, и сначала все изменилось: исчезли большой кадык, втянутые щеки и худая шея; Дмитрий Степанович сразу повзрослел. Но сейчас и борода не выручала — такими грустными мальчишескими глазами смотрел на мир долговязый инженер-комсомолец.

— Ярулла на нервы не жалуется. При его «чувствительности» да при таком шефе, как Джабар Самедов, жирком не заплывешь, — пошутил он.

— Тебе самому отдохнуть надо как следует, дорогой дружище, набраться силенок, ты у нас действительно совсем отощал. Хочешь, в Крым отправим по путевке к теплому морю, на золотой песочек, — предложил Алексей Груздев, давно обеспокоенный худобой Дмитрия. — Правда, я ни разу там не бывал, но слышал о крымских санаториях, что это сказка.

Дронов возмутился:

— Самое горячее время наступило для работы. Некогда болтаться по курортам. Буровая Самедова нынче наверняка нефть даст, и надо принять меры, чтобы там простоев не было. Отощал! Да тощие люди всегда выносливее толстяков!

В мастерской было прохладно. Предвечернее солнце, заглядывая в окно, ткало мутно-желтую дорожку в воздухе, пахнущем махоркой, машинным маслом и окисью металла. Ярулла, крутивший колесо токарного станка, на котором Семен Тризна вытачивал деталь, не услышал, как скрипнула, широко зевнув, дверь. Вошла крупная женщина, судя по одежде, татарка, и застенчиво остановилась у порога, прикрывая лицо углом байкового платка.

— Вам кого, гражданочка? — спросил Алеша Груздев.

— Низамов… Ярулла Низамов, — просительно прозвучал тихий голос.

Ярулла порывисто обернулся.

— Наджия?!

Да, это была она, в отцовском бешмете, высоко приподнятом на животе. Вздернулся спереди и подол ее цветастого сатинового платья, из-под которого выступали голенища простых ичигов. Даже увидев мужа, Наджия не отвела от лица край платка; и оттого, что она была такая ненарядная, неуклюжая, с выпирающим животом, острая жалость к ней охватила Яруллу.

— Здравствуй! Как ты доехала? Что у нас дома делается? — заговорил он по-татарски и подошел к ней, заботливо заслоняя ее от насмешливых взглядов.

Но никто и не думал насмехаться. Наоборот, смотрели сочувственно, а Семен Тризна, запомнивший разговор с Яруллой, деловито обратился к Алексею:

— Надо, товарищ директор, угол им выделить, обеспечить, так сказать, коммунальной жилплощадью. Правда, Низамов собирался землянку сделать, но это песня долгая.

— Конечно, быстрее все устроим. Но как? В деревне снять квартиру — далеко на вахту добираться. В рабочем бараке поместить — теснота. — Алексей замолчал, соображая: Елене до больницы тоже неблизко, но сельсовет дает ей подводу.

— Ярулла обещал, что его жена сможет хлеб выпекать для буровиков, — нажал Семен, недовольный медлительностью директора.

— У нас в землянке четвертый угол теперь почти свободный, — подсказал Дронов, которому тоже хотелось помочь Ярулле, в семье которого ожидалось прибавление.

Ярулла молчал, посматривая то на одного, то на другого «начальника». Только сейчас ему представилась вся трудность его будущей семейной жизни: Наджия стесняется посторонних мужчин, да и сам он не намерен сажать ее за общий стол. (Не из ревности, нет, но таков обычай.) Да и приставать будут: женщина молодая, здоровая, без шуточек мимо не пройдут. Тот же Джабар Самедов…

— Давайте поместим их в мастерской, — решил Груздев. — Наступает лето, большую часть ремонтных работ будем производить на улице! А здесь, вот так отгородим, печку кирпичную поставим, чтобы обе комнаты грела. Отдельный выход можно сделать. Прорежем, ребята, еще одну дверь для правоверных мусульман, а?

— Прорежем! — весело крикнул Тризна, тронутый радостной улыбкой Яруллы.

Квартира у Яруллы получилась лучше, чем у инженеров: светлая (прорезали еще одно окно в стене бывшего амбара), сухая и теплая. Приходя домой с работы, он уже не грыз черствый хлеб, запивая его горячей водой: Наджия обязательно умудрялась сварить лапшу или постный суп с картошкой, подбеленный мукой. Как все татарские женщины, она любила чистоту и порядок и даже угол у печки отгородила, как у себя в деревне, повесив по обычаю пеструю занавеску, от которой в маленькой комнатке сделалось совсем тесно. Благодаря заботам жены жить стало легче, и Ярулла мог бы спокойно работать, если бы не Зарифа…

Наджия знала ее с детства, и поэтому они встретились как старые знакомые, но одна, ничего не подозревавшая, с радостью, а другая сдержанно.

— Нравится тебе здесь? — спросила Зарифа, делая вид, что не замечает беременности Наджии.

— Ничего. Хорошо. Народ говорит: куда иголка, туда нитка. Так и жена за мужем следом идет. Ведь заботиться о нем нужно.

Прищуренные, точно от боли, глаза Зарифы остро блеснули и спрятались под густыми ресницами: даже взглядом боялась она выдать свои чувства. И несимпатична ей Наджия, и странно близка оттого, что связана с судьбой Яруллы Низамова. Понравилось тут… Еще бы! Жены русских инженеров, которым она выпекает хлеб, делятся с нею продуктами, готовят приданое для ребенка. Вот квартиру отдельную устроили, а Зарифа бегает сюда из села, расположенного в шести километрах от буровой конторы. Там изба умерших родителей Магасумова и лавка сельпо, в которой работает он — нелюбимый муж. Скоро родит Наджия… Мысль о ребенке обжигает сердце Зарифы: ведь этот маленький будет от Яруллы! Родит ему Наджия!

«Но почему не я? — мысленно кричит Зарифа и со вспыхнувшей ненавистью оглядывает счастливую соперницу. — Да, скоро уже! Связала ты его по рукам и ногам. Он смирный, добрый, поддался на уговоры родителей, а из-за этого моя жизнь разбита».