Антонина Коптяева - Том 5. Дар земли

Девушка сделала серьезное лицо, представив себя новобрачной, окруженной завесой прозрачной дождевой фаты. Но в тоненьком большеглазом подростке еще много детского, и она начинает шалить: взбрыкивает, как теленок, ногами, ловит воду ртом, шлепает себя легкими ладонями по бедрам.

— Прелесть! Прелесть! — весело бормочет она, крутясь и пританцовывая.

— Что ты там устраиваешь? — спрашивает мать, подойдя к закрытой двери.

— Купаюсь. Я ведь прямо со смены, — отвечает Хаят, заранее ограждая себя от обвинений бабая Гайфуллина: возьмет да и расскажет, как она играла в волейбол (иногда, по ее мнению, ради сохранения мира в семье не мешает отпереться от правды).

Все-таки она до сих пор побаивается матери. Наджия была кротка с детьми, пока они не выходили из младенческого возраста, зато потом держала их в строгом повиновении.

— Почему так долго сегодня? — спросила она, когда Хаят в свежевыглаженном ситцевом халатике села за стол.

У каждого свои интересы и развлечения, даже у Рустема, которому недавно исполнилось полгода. Вот он сидит на высоком стульчике, крепкий, беленький, что-то бормочет, грызет беззубыми деснами игрушку. Ему нравится стучать кулачонками по столу, нравится обращать на себя общее внимание. Только у мамы Наджии нет никаких развлечений, наверно, ни разу не занимала ее мысль о гимнастике и спорте, о красоте рук и лица, о модах, театрах.

Однажды Ярулла, возвратясь из Москвы, куда ездил на сессию Верховного Совета, привез ей шубу из коричневого колонка. Она долго любовалась подарком, гладила мягкий ворс ладонями, шершавыми от кухонной работы, осторожно трогала шелковую подкладку, а налюбовавшись вдоволь, положила в сундук, засыпав нафталином, и даже по праздникам не надевала, а ходила в заношенном пальто, не слушая никаких уговоров.

Она посвятила всю свою жизнь обслуживанию семьи, чтобы детям и мужу жилось сытно и спокойно, чтобы дома было тепло и чисто, а на кухне не переводились продукты. Бывали трудные времена… шла война, муж уехал на фронт, но и тогда Наджия не падала духом: стирала, гладила белье для госпиталя, размещенного в селе, вместе с детишками выращивала картофель, варила им постную лапшу. Старшему, Равилю, едва исполнилось девять лет, а Хаят не было и шести месяцев, она еще и сидеть-то не умела. Но все обошлось. Отец вернулся и снова занял место хозяина в доме, общее уважение и восхищение — только ему, а мама — опять незаменимое, но незаметное, серенькое существо.

Хаят съела суп, потом кусок курицы, нафаршированной яичными желтками; ела, как голодный волчонок, и думала о том, что мать, наверное, представить себе не может, какие трудности встали перед операторами на промыслах. Хорошо, что отца и братьев это почти не коснется: они будут бурить, выполняя свои планы по-прежнему, и бюджет семьи за два-три месяца пострадает мало. Хаят, как и Зарифа, любила блюда только «мощные»: домашнюю птицу, говядину, разные пироги с фаршем из жирного мяса и сырого картофеля.

— Супы есть вредно, — заметил Семен Семенович Тризна, заглянув недавно в гости к ее отцу, и рассказал о статье, прочитанной им в журнале «Здоровье», о полезности творога и кефира.

Выслушав его, бабай Гайфуллин возразил с доброй усмешкой:

— Плохо жить грамотному человеку! Вот я ничего не читал, ем без разбора, и мне все полезно.

Над этим много смеялись, но Хаят, узнав, что Гайфуллин совершенно неграмотен, ужаснулась и решила обучать его. С того дня начались их обоюдные мучения: Гайфуллин был самолюбив и не желал учиться у девчонки, а ей упрямства тоже не занимать.

— Опять, бабай, не брал в руки книжки? — ворчливо спрашивала она, покосившись на букварь и тетрадки своего ученика, затисканные между цветочными горшками.

— Что ты прицепилась, как репей, к старому человеку? — упрекнула мать.

Хаят не уступила:

— Позор, что в семье Героя Труда, депутата Верховного Совета живет неграмотный гражданин!

Ярулла тоже считал это позором и поддерживал дочь, тем более что речь шла не о трудном арабском, а о русском алфавите, которым теперь охотно пользовались татары.

Гайфуллин кряхтел, с усилием запоминая буквы. Коротенькие слова, вроде ати (папа), или апа (тетя), или ани (мама), давались легче, а собрать и осмыслить несколько слогов в длинном слове было подлинным терзанием для его семидесятилетней головы.

Теперь в свободное от работы время его мучили понемножку все: и Ярулла, и Равиль, и Ахмадша, и Фатима. Даже Наджия, заразившись общим энтузиазмом, напоминала ему об уроках (она сама легко читала печатные тексты, подписать свою фамилию тоже умела). Единственный в семье, кого Гайфуллин не опасался, был маленький Рустем.

Однако в последнее время Хаят заметила, что старик стал заниматься охотнее: постепенно и его подчинило общее стремление стать грамотным. Вчера он впервые самостоятельно прочитал несколько слов и долго с тихой улыбкой повторял их вслух.

— А ты, мама, любила отца, когда выходила за него замуж? — неожиданно спросила Хаят, собирая со стола посуду.

Наджия изумленно остановилась посреди комнаты. Эта дерзость застала ее врасплох.

— Вы по любви поженились? — повторила Хаят свой неприличный вопрос.

Наджия сердито махнула на дочь полотенцем.

— Я серьезно спрашиваю. Вы — родители и должны учить нас, как надо жить.

— Вот придет пора…

— Ну да! Придет, и вы выберете мне жениха, как для Минсулу. Но уж если она не пошла за нелюбимого, то я и подавно не соглашусь!

Мать смотрела на нее, приподняв и без того высокие, все еще бархатно-черные брови.

— Приневоливать тебя никто не станет. Однако я думаю, ты сама не захочешь выйти за ненадежного человека.

— Что значит ненадежного? Если у любимого есть недостатки, его перевоспитать можно, — с важностью сказала Хаят, садясь на лавку и обнимая руками худенькие колени.

— Есть хорошая поговорка: горбатого могила исправит. Тот, кто смолоду лентяй и грубиян, к старости еще хуже станет. Зачем потребовалось Минсулу портить свою жизнь?

— Она могла бы повлиять на мужа в лучшую сторону, — самоуверенно возразила Хаят.

— Как можно повлиять на того, кто плюет в душу народа?

— Плюет в душу народа? Вы преувеличиваете! Это, наверно, отец так сказал? Я его уважаю, и мне будет трудно спорить с ним.

— О чем ты собираешься спорить с отцом?

Наджия присела возле дочери, машинально пощупала веселый ситчик ее халата, спросила почти боязливо:

— Неужели у тебя уже есть кто-нибудь на примете?

— Пока нет, но, когда найдется, я не подчинюсь, как Минсулу.

— Она еще будет благодарить нас.

— Вряд ли, особенно если останется старой девой!

— Все обойдется, — с деланным спокойствием промолвила Наджия. — А как у вас на работе?