Дмитрий Азов - Расти, березка! (рассказы и очерки)

Ожидая указаний «Земли», командир корабля приготовился убрать оба шасси и садиться на фюзеляж. Это небезопасно, но иного выхода нет: на одно шасси посадить тяжелый самолет невозможно.

Самолет одиноко кружит над аэродромом. А секунды идут, идут…

— «Земля», я — «Сокол-семь», «Земля», я — «Сокол-семь», разрешите садиться с убранным шасси, — взывает командир корабля.

И вот ответ:

— «Сокол-семь», я — «Земля». Садитесь на запасную полосу. Разрешаю садиться с убранным шасси.

Корабль делает разворот и идет на посадку. Экипаж молчит. Теперь все зависит от пилота, от его мастерства. Но с земли поступает новая команда:

— Горючее у вас есть. Попробуйте применить грузовую лебедку.

Корабль снова идет на высоту и делает круг над аэродромом. Горючего и верно еще достаточно. Надо испробовать все для спасения экипажа и самолета.

Однако применить грузовую лебедку не так легко! Надо прорубить в днище фюзеляжа окно, через него занести трос за стойку шасси, а затем тянуть. Борттехник доложил командиру корабля свой план.

— Действуйте! — согласился тот.

Отверстие прорубали поочередно Гудовщиков, Устинов, Шемет. Уже два часа кружит над аэродромом корабль! Тает в баках горючее. Экипаж работает из последних сил.

Борттехник пытается через прорубленное окно багром завести трос за стойку шасси, но упругий поток воздуха отбрасывает трос в сторону. Одна, другая, третья попытки. Если бы багор подлиннее? Да как его нарастишь?!

Владимир Шемет предлагает:

— Опустите меня в этот люк… Только крепче держите за ноги!

Борттехник знает, что Владимир сильный и крепкий, но может ли он разрешить солдату так рисковать? Да его же сорвет потоком воздуха!

Шемет просит разрешения у командира корабля. Капитан Кузнецов до этого момента приказывал, а тут ответил:

— Приказа на это не будет. Дело добровольное.

— Я готов! — уверенно сказал Владимир Шемет.

Капитан тепло посмотрел на солдата:

— Привяжитесь ремнями.

— Есть!

Владимира обвязали ремнями. Гудовщиков и Устинов взяли его за ноги. Шемет просунул голову в люк. Упругая струя холодного воздуха больно хлестнула по лицу. Но воин все больше высовывался из окна и уже почти висел под самолетом. Левой рукой он держался за трубки гидросистемы, а правой подводил трос за стойку шасси. Мешал упругий ветер, он мотал трос из стороны в сторону.

Минута, другая… Как медленно тянется время! А горючее скоро кончится!..

Шемета втаскивают в самолет.

— Отдохни.

— Теперь получится, — еле шевеля посиневшими губами, говорит Владимир. — Только лицо заслоню от ветра…

И он снова опускается в люк. Тянется к стойке шасси. Нет, и на этот раз не удается! Еще и еще раз закидывает он трос, но ветер с силой отбрасывает его. В плече боль. Кажется, перебило ключицу. Владимир тянется к тросу, голой окровавленной рукой хватает его. Ладонь прилипает к обледеневшему металлу…

Несколько раз забрасывал солдат непокорный трос, но встречный поток воздуха относил его назад и будто кнутом хлестал по плечу.

Силы иссякали. Ныло плечо. Озябшие руки плохо повиновались. Голова отяжелела, глаза налились кровью.

Гудовщиков и Устинов снова подняли Владимира в самолет.

— Нарастите трос ремнем, — попросил Шемет.

Это было сделано в несколько секунд. И в третий раз спускается Владимир в отверстие. Он свернул конец ремня и резко бросил. Ремень черной змейкой захлестнул стойку и пряжкой ударил Шемета по лицу. Но пряжка уже в руке. Это и нужно.

Теперь только подтянуть ремнем трос и прочно закрепить. А руки не слушаются!

Борттехник и Геннадий что-то кричат в отверстие, затем вытаскивают Владимира.

— Ты отдохни, согрейся. Попробую сейчас я , — говорит Гудовщиков.

Его снова сменяет Владимир Шемет… Пожалуй, прочнее не закрепишь. И нет уже больше сил…

Кружится корабль, гудит над аэродромом. Тает горючее в баках. На щитке пилота одиноко поблескивает глазок. Зажжется ли второй? Если зажжется — спасение.

— Горючего остается на несколько минут, — говорит командир корабля. И приказывает: — Лебедку!

Борттехник берется за рукоятку, с усилием делает первый оборот, второй. Рядом с ним Геннадий и Владимир. Он покачивается от усталости, дует на окровавленные, окоченевшие пальцы. Все напряженно следят за тросом. Выдержит ли?

Гудовщикова сменяет Устинов. Трос натянулся словно струна. Стойка не поддается. Уже двое налегают на рукоятку лебедки.

— Намертво заклинило! — цедит сквозь зубы борттехник.

Теперь и Владимир, морщась от боли, помогает им. Еще усилие…

На тросе отделяется тонкая стальная нитка, свертывается в колечко. За нею — вторая, третья. Блестящими кудряшками взвихрились они на туго натянутом тросе. Уже наметилось место обрыва. Все больше кудряшек, все тоньше трос и все меньше горючего…

И вдруг — негромкий, глухой удар. Рукоятка лебедки легко подалась. Оборвался трос? В ту же секунду командир корабля крикнул:

— Есть! Молодцы!

На щитке загорелся второй глазок. Шасси на замке. Но в это же время тревожно замигал другой сигнал: горючее на исходе.

— «Земля», я — «Сокол-семы». Шасси выпущено. Разрешите посадку.

Корабль плавно приземляется на бетонную дорожку. Остановился, поблескивает на солнце.

Вечером в казарме солдаты расспрашивали друзей, как это случилось. Шемет молчал. Зато Геннадий не скупился на похвалы, гордился другом.

— Володька — настоящий герой! Акробатика — высший класс! Вниз головой под брюхом самолета на такой высоте да при нашей скорости… А мороз? А ветер? Это, братцы, конечно, подвиг. Так что, Володя, сдаюсь, сдаюсь!

— Помолчал бы… — неловко улыбнулся Владимир. — Наверное, я не выпал, потому что ты меня крепко держал за ноги.

Солдаты ответили дружным смехом.

Потом Владимир получил письмо от матери. Читали его вместе. И вспомнил ефрейтор зачарованную Десну-красавицу, родные места, свое детство, мать, ласковую, тихую.

Детство Владимира прошло не в теплой избе, а в лесной землянке, неподалеку от партизанского лагеря. Вместо колыбельной песни слушал трескотню автоматов, вместо сказок — неумолчный шум леса, то спокойно-величавый, то тревожный и гневный… И обнимающие все это — материнские глаза, глубокие и ласковые.

— Ну, будет, будет, Валерка! — Сильная рука гладит вихрастую белокурую голову мальчика.

Трех лет лишился Валерка отца. Теперь не стало и матери. И сосед первым откликнулся на его страшное горе.

— Живи у нас, будешь четвертым сыном, — сказал этот добрый человек. — С Володькой в школу будешь ходить.

Так в семье коммуниста Гайшинца появился еще один мальчик.

Ни разу не слышал Валерий обидного слова или упрека. Как и всякий мальчишка, он любил бежать за солдатским строем по улице и мечтал стать, как отец, пограничником.