Зоя Прокопьева - Лиюшка

— Видел… Чучело в школе.

— Считай, что тебе повезло. А ты заметил, какие у нее глаза? Высокомерные, льдистые…

— Знаешь, Шура, ты фантазерка. И ты сейчас мне несешь кукую-то дикую чушь, — остановился, снял рюкзак. — Дай спальник!

— Вот тебе на! О чем же тебе рассказывать? Об асбестовом порошке или о Василине, как она приглядывает своему сыноньке невесту. Или о том, как вчера подрались в столовой двое монтажников. Один другому насыпал соли в каску?

Ефим молча вытер рукавом спортивной майки пот над губой и, осмотревшись, чуть отошел под березу в высокую траву и расстелил там спальный мешок.

— Достань репудин! — скомандовал он.

Это ей смешным показалось.

— А винца тебе не достать?

— Сам достану.

Он зачем-то сбросил кеды и босиком, шалея, пошел на нее и скоро смял на траву. Она признавала эту силу, покорялась ей. И, чувствуя подкатывающийся сладкий жар в теле, она понимала, что после опять будет равнодушна к нему, будет открыто посмеиваться над ним, иногда презирая.

Он запрокинул голову и, ловя жарким ртом ее смеющиеся твердые губы, простонал:

— Шурка, дура ты, дура! Чего ты изводишь меня? Ну чего?.. В загс сходим…

— А ты думаешь, мне с тобой охота маяться?

Поднял Ефим голову и ослабил руки:

— Как это?

— Да просто… Молодой ты еще… Лет на семь поди моложе меня, а? Да и не поймем мы друг друга…

— Ты не темни, голубушка! Знаю я, что на Корюкина заришься. Красивый, денежный парень… Квартира есть… Увижу с ним, зашибу!

— Какие вы все эгоисты — один убью, второй зашибу… Тьфу!.. А ну, встань!..

Он нехотя поднялся, достал бутылку сухого вина и залпом выпил кружку.

— Будешь? — налил ей.

— Посмотри, как на стволе березы дрожит тень листьев, и о нее спотыкаются муравьи. Ты посмотри!

— А, чушь! На, испей этой водицы…

Лежа, она потянулась рукой, сорвала розовую макушку тысячелистника, сказала:

— Пьем вино под такой красивой березой и все обижаемся на жизнь…

— Я на жизнь не обижаюсь. Я на тебя обижаюсь. Эх, как бы мы зажили!

— А как? — спросила она.

— Хорошо.

— Ну, а как хорошо-то?

— Поработали б, а вечером в сад поехали.

— В чей сад?

— Ну, взяли б участок земли. Деревца посадили…

— А на чем бы поехали?

— У меня ведь и гараж есть, можно б подкопить на машину. А потом сел, поехал — красота! А в саду малинка, цветочки…

Она подумала: «И Яшка тоже мечтал об этом… Интересно, а как Игорь живет?..»

— О чем думаешь? — спросил он.

— Как живет Игорь, — пошевельнулась.

— Как живет? Мы-то мечтаем, а он, небось, уж дачу достраивает. А мы мечтаем…

— Мы не мечтаем. Во всяком случае я.

Он не ответил, насупился. Она удовлетворенно молчала, разглядывая лесные цветы.

Тишина. В зеленой прореди блекло-синее небо и томное бледное солнце, да далекая морзянка дятла и тонкий писк комарья напоминают, что жизнь людская не вечна…

— Я люблю тебя, — вдруг печально сказал Ефим. — Я тебя очень люблю. А ты сейчас думаешь о Корюкине… Ты уйдешь к нему. Я это предчувствую…

Она не ответила.

— Я тогда пропаду, сопьюсь… — сказал он.

Ей не хотелось видеть его неспокойные, что-то ожидающие и просящие глаза.

— Пойдем искать воду, — холодно предложила она. — Этим вином не напьешься… А в то, что кто-то пропадет от любви ко мне, я не верю…

Они поднялись и пошли.

Ефим понуро плелся за ней по лужайчатому лесу молча. Усталые, они в потемках набрели на два стожка сена. На макушку стожка взобраться у них уже не было сил, подрыли глубокую нишу с бока стожка и забрались в нее, мгновенно утонув в зыбучих волнах сна.

Еще не успело взойти солнце из-за далеких заводских труб и не проснулась в загончике перед окнами корова Чаенька, а Игорь, нарядившись в старые, короткие брюки Петра Алексеевича и в цветастую кофту тетки Онисьи, уже подмешивал лопатой к песку и цементу красную сырую глину.

— Игорь, а что, в ящике-то поди неудобно мешать раствор? Давайте-ка в корыте, — подоспела с ведерками воды Онисья.

— А ведь права ты, мать, — оживился Петр Алексеевич. — Пошли, вынем его из-под кровати…

Игорь мешал раствор тщательно и терпеливо, пока он не стал ровным и не цепляющимся за лопату.

После, в приготовленную под фундамент траншейку, начал укладывать один к одному фасонный мартеновский кирпич, не новый, а кое-где оплывший от шлака и побитый.

Подавая кирпич Игорю, Петр Алексеевич весело покрикивал на жену:

— Мать, ну-к пошевелись! Растворчику, растворчику… Гли-ко, мать, баня ведь будет, а! О-хо-хо, баня! Надо же!

— Ну хватит, хватит…

— Мы тут с тобой график повесим на дверь — кому первому париться. Мать, я думаю, ты нам уступишь?

— Да уступлю, уступлю, — сияла Онисья, летая от корыта с ведерком раствора. — Ты только ноги не отбей, кирпичи-то из рук валятся…

— Теть Онь, ты больно-то не усердствуй — тяжело. Можно и по полведерка носить, а то к вечеру упадешь с непривычки-то, — ловко размазывая, выравнивал угол, чуть пристукивая молоточком. — И ты, батя, тоже притормози… Я ведь что, на мне лес возить можно.

— Дак ведь завод-то поди тоже не сахар? Копоть-то и отсюда видна, — сказала Онисья грустно, не выпуская «козью ножку» изо рта и выскребая остатки раствора в корыте. — Подыши-ко ею цельную неделю — тоже сила нужна великая… Молодые все хорохорятся, а как согнет времечком — ложку поднять трудно…

— Теть Онь, кваску бы, — попросил Игорь.

— Это я счас, мигом!

— А мне, мать, махорочки, — роняя кирпич, сказал Петр Алексеевич.

— Перекур, батя,- — Игорь перешагнул через кладку будущей стены, снял рукавицы и стал замешивать новый раствор.

Солнце уже поднялось, но жаркой силы в нем еще не было.

— Батя, может, найдется две газетки? — попросил Игорь, снимая кофту. — Сделаю две панамки на головы. И будем разгуливать, как на побережье Черного моря, — и закатал до колен штанины.

У порога заскулил щенок — клюнула утка, отгоняя его от корытца с вяло плавающими в нем, в мутной воде, золотистыми карасиками.

Игорь плеснул в корытце свежей воды из ведра и поднял щенка с его мокрой кисточкой на голом брюшке. Кисточка щекотала ладонь. Погладил щенка, уговаривая:

— Не плачь, цуценька, ну не плачь! Ух она, какая зверюка! Вот полежи, погрейся на солнышке! — расстелил кофту на штабель старых досок, приготовленных для бани, и посадил щенка, удивляясь тому, как любят, понимают собаки человеческую ласку и просят ее.

— Вот квасок, холодный. Как бы не простудиться! Вот тебе, дед, махорка, — Онисья поставила в тень от досок двухлитровую банку с квасом и вытерла руки о свой желтенький безрукавый халатик. — Нести воды?

— Неси.

Скоро стены подросли вершка на три. Уже поставили коробку под дверь, и Игорь стал радоваться тому, что осталось пустяк и вот-вот можно будет отойти и полюбоваться на почти готовую баню. Сегодня же он повесит дверь, вставит оконную раму, а, может быть, еще успеет поднять стропила под крышу. А тетка Онисья сама станет заводить раствор и обмазывать стены.