Юрий Гончаров - Волки

– А почему по-нашему не понимает? – как будто ничего не слыхав, снова допытывался любознательный мальчик.

Поджарые волки, рыжие лисы, выглядевшие меньше своих хвостов, мелко дрожащий от возбуждения шакал – все эти твари были основательно вышколены, знали порядок, свои места и, появляясь на арене, поспешно, под хлопанье бича, без путаницы занимали пестро раскрашенные тумбочки.

Оркестр, игравший попурри из штраусовских вальсов, по знаку фрау Коплих замолк. Один только ударник частил своими метелочками по барабанам, заставляя их звучать так, как будто бы на них сыпалось пшено. Так он передавал торжественный драматизм минуты.

Фрау Коплих, рослая мосластая женщина с подвитыми локонами Лорелеи, в традиционной форме укротителей зверей – в голубой венгерке со шнурами, умопомрачительно элегантных бриджах, – мелькая блестящими сапожками с желтыми отворотами на жилистых икрах, быстро отступила с центра арены, со звуком пистолетного выстрела щелкнула бичом.

Тотчас же за кулисами подули в басовые трубы, и в туннельчике показались медленно ступающие львы.

Львица и лев прошли без задержек, а третий, самый крупный, с роскошной косматой гривой, встал на полпути и страшно, раздраженно зарычал, открывая пасть.

Фрау Коплих крикнула по-немецки что-то резкое, выстрелила бичом несколько раз подряд. Униформисты, просовывая сквозь прутья палки, подпихивали льва, чтобы он шел дальше, на арену. Но лев, упершись и словно бы не чувствуя тычков, не шел, сердито рычал, изворачивая огромную голову, скаля почти равные по величине бычьим рогам клыки.

Костя посмотрел по тому направлению, куда он посылал свой гневный рык и грозный оскал клыков, и за куртками униформистов, среди других служителей, наполнявших проход, различил черный лик Арчила Авалиани…

– Что будем заказывать?

Официант, надменный парень с четким пробором в набриллиантиненных волосах, в форменной чесучовой куртке, с блокнотом и карандашом в руках, даже не взглянув в лица, опустил свой безразличный взгляд в какую-то точку на мятой, в пятнах соуса и пролитого вина скатерти и равнодушно ждал. Весь его вид говорил, что он презирает свою профессию, презирает посетителей настолько, что у него нет даже охоты на них глядеть, что ему решительно все равно, закажут ли они что-нибудь или уйдут так. Пожалуй, даже лучше, если уйдут, столики ресторанного зала останутся пустыми и ему не надо будет ничего делать…

Авалиани пошуршал многостраничной книжечкой меню, захватанной и растрепанной, как библиотечный экземпляр романа «И один в поле воин», откинул разочарованно в сторону.

– Сациви неси нам. Коньяк грузинский. Вино грузинское. Напариули, гурджаани… Сир давай – чанах. Шашлыки давай. Из молодого барашка! Хороший кусок пускай, со спины. Хлеба нам не давай, лаваш давай…

– Всё? – надменно спросил официант, даже не притронувшийся карандашом к блокноту.

– Пока все. Потом еще скажем.

– Вам надо было идти в «Арагви».

– Что такое – «Арагви»? Где это – «Арагви»

– В Москве, на улице Горького…

– Зачем такие шутки? – рассердился Авалиани. Глаза его полыхнули черным пламенем.

– Итак, что будем заказывать? – не вступая в полемику и полностью игнорируя гнев Авалиани, спросил официант – уже с совершенным безразличием. – Из горячих блюд имеются только консервированные голубцы. Грузинских вин не бывает. Есть плодово-ягодные и «Столичная». Хлеб, предупреждаю, вчерашний.

– А сир есть? Сир чанах?

– Сыр только пошехонский.

– Это называется ресторан? Смотри, какая толстая книжка, библия! – с гневом толкнул Авалиани ресторанное меню в твердом коленкоровом переплете. – Зачем она лежит? Зачем в ней так много написано?

Покипев еще с минуту, Авалиани приказал, чтобы подавали все подряд, что перечислил официант: водку, пошехонский сыр, голубцы, салаты из лука.

– Голубцы кончились, – отошел и тут же вернулся официант.

– Как это – кончились? – с совсем детским удивлением воскликнул Авалиани. – Кончились! Пускай приготовят еще!

– Кухня уже прекратила работу: поздно, скоро закрываем.

– Почему скоро? Десять часов еще! Дорогой мой, дзмобилё, почему ты ничего не говоришь этому бюрократу? – накинулся Авалиани на Костю. – Почему тут такие порядки? Кто придумал такие порядки?

– Можно колбасы нарезать, – сказал официант.

– Ты панымаишь, что ты говоришь? – ужаснулся Авалиани. – Мы пришли кушать! Мы хотим кушать! А ты – колбасы! Какая у тебя колбаса?

– Диетическая. Ди… абетическая, – поправился официант.

– Ты сумашедчий, дорогой! Мы не больные! – обиделся Авалиани. – Разве здесь поликлиника?

Презрительно-улыбчивая мина вновь возникла на сытой хамоватой морде официанта.

– Как хотите. Мое дело предложить…

– Мы артисты, дорогой! Ты, наверно, не видишь? Артистов так угощают? Ты нас обижаешь!

Четверть часа назад Авалиани и Костя пытались пробиться в «Тайгу». Туда их не пустили по причине отсутствия свободных мест. Авалиани долго бушевал у входа, долго переругивался со швейцаром сквозь стекло запертой изнутри двери. Кончилось безуспешно. Однако примириться с тем, что запланированная выпивка срывается, он не захотел и потащил Костю на вокзал, где ресторан открыт до полуночи и ничем, как он уверял, не хуже «Тайги».

Относительно последнего он бессовестно наврал, вокзальный ресторанчик был весьма непригляден: простиранные до дыр грязные скатерти, разнокалиберные стулья без чехлов, туалетная бумага на столах в стаканчиках – взамен салфеток… Во всю ширину зала тянулась громоздкая, массивная буфетная стойка, блестя гнутым стеклом, под которым томились на тарелочках раскисшие куски холодца, иссохшие, скрючившиеся хамсички, бутерброды с закаменелым сыром, который могли разжевать, пожалуй, разве что только лошадиные, но никак не человеческие зубы. На стенах зала, густо расписанных узорами «для красоты», как водится, для этой же самой «красоты» висели кошмарные копии шишкинских медвежат и левитановского «Омута».

Длинный, как железнодорожный семафор, дядя в очках, в сбившейся набок соломенной, какого-то невероятного фасона шляпе, вихляясь тощим телом, пытался любезничать с толстой буфетчицей. Переламываясь в пояснице – то падая грудью на прилавок, смешно при этом оттопыривая зад с выбившейся из-под пиджака рубашкой, то вдруг шатко выпрямляясь во весь свой семафорный рост, – он что-то обольстительное нашептывал грудастой желдорресторанной нимфе, но та сердито отмахивалась от его неумелых, пьяных комплиментов. Несколько официанток, столпившись у служебного столика, обмирали со смеху, глядя на длинного, видимо отлично зная его, угадывая, чем все это кончится. Кончилось тем, что к буфету подошел милиционер и, обняв несуразного обольстителя за вихляющуюся поясницу, повел его к двери. Тот сперва послушно пошел, но, на полпути вдруг неожиданно, круто изменив направление, шагнул к столику, за которым сидели Костя с Авалиани, и, низко нагнувшись, жарко, пахуче дыша в Костино ухо, таинственно, гулко прошептал: