Юрий Гончаров - Волки

Никто не отозвался.

Светя фонариком, Баранников в сопровождении Кости обошел вокруг уцелевшей части дома. Окна были всплошную заколочены досками. Дверные проемы в зачерненных пожаром стенах тоже были забиты. Шляпки гвоздей, попадая в световой круг, отсвечивали, как новые гривенники.

– Конечно… – с растяжкой произнес Баранников, вкладывая в свою интонацию такой смысл, что, дескать, чего ж удивляться, когда в помощниках имеешь кугуш-кабанскую районную милицию. – Ротозеи! Что осталось – сложили, набили гвоздей, опечатали сургучом и успокоились. Так сказать, выполнили долг!

Он вернулся опять к печи, посветил на развороченный угол.

– Теперь Илью Николаича – ищи-свищи… Да и я дурак! – помолчав, с безжалостной самокритичностью признал Баранников. – Маху какого дал! Это все Чунихина, холера, – точно каким-то снотворным зельем окурила…

– За полчаса старик далеко уйти не мог. Надо поднять оперативников. С розыскной собакой по свежим следам они его в два счета сыщут, – предложил Костя.

– Ты думаешь, у нас умеют быстро собираться? – фыркнул Баранников. Оплошка с охраной мязинской усадьбы разозлила его не на шутку, чувствовалось, что милиции еще придется держать перед ним ответ.

– Старуха такую фразу бросила: в его мурье пошарьте! Я уже начинаю ей верить… Действительно, не пошарить ли, не теряя времени, в его мурье? Ей-богу, готов на пари: смыться из города он сейчас не торопится. Охраны, как он тут увидал, нету, стало быть, следы его визита обнаружатся только утром. А до утра времени еще вагон и маленькая тележка… Так, погоди, в каком же направлении нам идти? Ага, из этого переулка надо направо, а там еще направо. Это тут неподалеку, я знаю дом. Совсем, можно сказать, близко…

Костя шагал размашисто, метровыми шагами, но все-таки едва поспевал за Баранниковым.

Укорачивая дорогу, тот сворачивал в проходные дворы, нырял в узкие щели между сараями, пролезал сквозь проломы в заборах, известные, должно быть, одним только сорванцам мальчишкам. Причем – почти не посвечивая фонариком, на память. Кугуш-кабанская география, как видел Костя, была изучена его другом в совершенстве.

Дом, к которому они пришли, – типичный обывательский полутораэтажный дом старой, дореволюционной постройки, обшитый обветшалым тесом, – был погружен во мрак. Они не сразу отыскали, откуда же в него заходят. Он имел парадный вход с улицы – с каменными порожками, железным резным козырьком, но, как водится, парадные эти двери были намертво запечатаны, очевидно, еще со времен гражданской войны, когда обыватель норовил поглубже забиться в свою нору, притихнуть в ней, притаиться без всяких признаков жизни. В дом, оказывается, проникали со двора, через неприметную дверь неприметных дощатых скособоченных сенец, из которых вели ступеньки: одни – деревянные, скрипучие, расшатанные – в верхнюю половину дома, другие – выложенные из сточенного ногами кирпича – вниз, в полуподвальный этаж, где помещался с семьей теперешний, владелец всего этого трухлявого особняка, из коммерческих расчетов предпочитавший лучшие комнаты отдавать внаем, а самому ютиться кое-как, в сырости и тесноте.

С горящим фонариком, ругая почем зря живущих здесь людей, которые сами же каждый раз оступаются на этих сгладившихся ступенях и не удосужатся их поправить, Баранников, держась рукой за шершавую кирпичную стену, осторожно – не сошел, а скорее сполз в подвал.

Всегда есть что-то холодящее кровь в ночных приходах власти, даже тогда, когда люди не знают, не чувствуют за собою никакой вины. Уже одно это – внезапный, громкий, требовательный стук, ворвавшийся в спокойный сон, в теплоту домашнего мирка, топот каблуков и шумное появление незнакомых начальственных лиц – действует, как весть о несомненной беде, несчастье, и нет такого сердца, которое при этом не сжалось бы в мучительной истоме.

По опыту Костя знал, что сейчас предстанет их глазам: сумбур, хаос, некрасивость обнаженного быта, который застали врасплох, человеческого жилья, где несноровчивы на домашний уют, где не ждали непрошеных гостей.

Костлявый, болезненного вида, в одном исподнем мужчина отворил дверь. На первые вопросы Баранникова он отвечал, прыгая на одной ноге, а другой стараясь попасть и не попадая в штанину. Рыхлая пухлолицая женщина с накрученной на голову косой и торчащими шпильками, его жена, натянув до подбородка пестрое лоскутное одеяло, глядела на вошедших с широкой кровати. Между нею и стеной лежала еще девочка лет двенадцати, тоже проснувшаяся и тоже молча, по-зверочьи, с любопытством следившая за происходящим… Дряхлая старуха закопошилась на печи, тягуче закашлялась; черный кот, потревоженный ее возней и кашлем, спрыгнул на пол, зевнул, выгибая спину, потерся о Костину ногу и подошел к глиняному черепку с остатками какой-то еды…

Небритый, пропахший махоркой хозяин стал по-настоящему понимать вопросы и обрел разум, только когда уяснил, что ночные гости интересуются не им, а его квартирантом Ильей Николаичем. Он сделался даже словоохотлив. Жена его тоже присоединилась к разговору, своими репликами с кровати помогая мужу объяснять, что Илья Николаич вот уже, почитай, месяц, как с ними и не живет, а все в лесу, на своей грибоварне, и приходит только, когда в городе у него какое-нибудь дело. Последний раз ночевал с неделю назад. Сегодня, верно, был, часу так в десятом утра, – зашел и сразу ушел, и больше не появлялся.

– Рубаху сменил, – сквозь кашель сказала с печи старуха.

– Правильно она говорит, рубаху сменил, – подтвердила с кровати хозяйка. – Мы ему постирывам, когда что оставит, со своим-то чо не постирать человеку-то? Труд не велик…

– А место его – вон это, – показал хозяин в запечный угол. Там стояла железная койка, на ней лежал конопатый парень. – Это мой племяш, сестрин сын, из деревни приехал. Хочет на шоферские курсы поступать…

Имущество Мязина хранилось под койкой. Оно состояло из пары сношенных дырявых сапог и пыльного фанерного баула, какие делывали еще в двадцатых годах. Когда его открыли, в нем и вещей-то почти не оказалось: старые портянки, латаные ватные штаны, подшитые черной резиной валенки да еще какая-то неопределенного назначения ветошь…

– Вы не сердитесь на нас, – со всей вежливостью извинился Баранников перед хозяевами. – Мы, конечно, не стали бы вас тревожить, если б не так срочно было нужно…

– Ничего, ничего, – великодушно сказал хозяин, в той очень понятной радости, которая возникает у людей при близком соседстве с неприятным делом, когда это напугавшее попервоначалу дело благополучно, не задевая, проходит мимо. – Мы понимаем… Вы ж ведь не по своей охоте, у вас причина служебная…

Еще с того момента, когда выяснилось, что ночные посетители пришли из-за Мязина, хозяина все время точило любопытство вызнать подробности – чего это вяжутся к старику. Теперь наконец он решился: