Юрий Гончаров - Волки

Осатаневшее солнце пылало над городом. Его отвесные лучи яростно пронзали чахлую листву городского сада. На раскаленный колокол радиорепродуктора страшно было смотреть: казалось, еще немного – и он не выдержит, начнет плавиться, обтекать огромными, с хорошую дулю, серебряными каплями.

И верно: до сих пор угрюмо молчавший, он вдруг всхлипнул, издал какой-то страдальческий звук, но, как бы одумавшись в ту же минуту и взбодрясь, словно в насмешку над раскисшими горожанами, весело, заливисто рявкнул: «Нас утро встречает прохладой»…

Жара загнала Костю в самый дальний уголок сада, за цирковые конюшни. Он было хорошо устроился в холодке, но вскоре огненные копья солнца достали и сюда, заставили пересесть на другую скамейку, потом на третью… Становилось похоже на игру в пятнашки: он убегал, солнце догоняло. В другой раз это, может быть, показалось бы и весело, но сейчас Косте хотелось посидеть в покое, собраться с мыслями. События, образы минувшей ночи теснились, проплывали в воображении: вокзальный ресторан, князь Авалиани, ноги Мировицкого, рассветные сумерки в лесу, сказочный островок, рука, торчащая из земли, рассыпанное по полу золото, Колька… Наконец, этот жирный старик в залатанном тулупе… Все наплывало, перемешивалось, создавая огромный запутанный клубок не одного, а нескольких преступлений, над распутыванием которого сейчас изнемогал Витька Баранников, ошалевший от бессонных ночей и множества мыльными пузырями лопающихся версий.

Час назад Костя присутствовал при допросе Николая Чунихина. Парень путался в показаниях, вилял, фальшивил, явно желая увести следствие куда-то в сторону от позавчерашней ночи. Он все напирал на то, что гулял в Шарапове у Алки-парикмахерши, был пьян, ничего не помнит, ничего не знает…

И все это соответствовало истине. Шарапово находилось не за горами, оперативники собрали исчерпывающие сведения о тамошних Колькиных похождениях. Упомянутая Алка подтвердила, что Колька ночью действительно гулял у нее, но… с двух часов ночи и до утра, затем спал весь день.

А что же до двух?

Вот тут он нес несусветную околесицу и путался так, что на него жалко и гадко было смотреть. То по его рассказам выходило, что он, опоздав на катер, вернулся домой и завалился под сараем спать, то – когда Баранников напомнил ему о том, что накануне сговаривался он с Валентином Мухаметжановым насчет карбаса, – будто бы ездил на Черный Яр ставить сети…

Вызванный снова на допрос Валька под шквальным огнем баранниковских глаз, припертый к стене, показал, что на карбасе отвозил Кольку по каким-то его надобностям в деревню Васильевку. В Васильевке же нашлись люди, видевшие Чунихина в первом часу ночи.

Получалась неразбериха.

– Слушай, может, пойдем позавтракаем? – предложил Костя Баранникову, когда тот был уже совершенно измучен допросами, телефонными звонками и всей той путаницей, которая не только не думала распутываться, но с каждым часом запутывалась все больше и больше. – Право, пойдем… Развеешься, отвлечешься… Ей-богу, этак ведь и загнуться недолго!

Баранников сидел, откинувшись на спинку стула, прикусив нижнюю губу, совершенно отсутствующим бессмысленным взглядом уставясь в какую-то, одному ему видимую точку.

– Ну? – решительно поднялся Костя. – Как это у вас тут говорится – айдате, что ли?

Баранников безмолвствовал. И только тут до Кости дошло, что его друг спит…

Подивившись такой редкой способности спать с открытыми глазами, Костя на цыпочках вышел из кабинета.

Возле комнаты дежурного по райотделу он приостановился. Какой-то жирный, похожий на бабу, безбородый старик, одетый, несмотря на жару, в залатанный овчинный тулуп, пытался внушить милиционеру, что ему крайне необходимо видеть «главна начальничкам».

– Моя, бачка, сама помират скора… Сама скора могилкам гулял… Ну? Зачим могилкам па́кустил, железкам хоронил? Пятеркам давал – молчи! Мени, бачка, за пятеркам – шайтан купишь! Давай, пожалуйстам, укажи: до сама главна начальничкам какой дверь ходить?

На улице, по дороге в кафе и там, за классическим полуостывшим гуляшом, образ жирного старика в тулупе с его смешной скороговоркой назойливо вертелся перед Костиными глазами. Костя даже с некоторым раздражением подумал о своем умении легко вбирать в себя увиденное, да так накрепко, что, случалось, по суткам и больше не в силах был оторваться от застрявшего в памяти ни к чему не идущего пустяка. Вот как этот старик, например…

Из кафе он зашел на почту, спросил, нет ли для него до востребования. Оказалось, что есть. Письмо было от Максима Петровича.

На почте толклись люди, духота стояла, как в бане. Костя решил найти прохладное местечко, почитать послание милейшего Максима Петровича не спеша, в холодке. Таким образом он и очутился в саду, на задворках кугуш-кабанского цирка, где, некоторое время поиграв с солнцем в пятнашки, углубился наконец в чтение Максим Петровичева послания.

В письме не было решительно ничего значительного, старик просто, видимо, соскучился по Косте. Спрашивал о здоровье, о самочувствии, скоро ли вернется домой. В связи с последним – равнодушно, мельком справлялся о результатах поиска проходимца Леснянского, добавляя при этом, что «Извалиха покою не дает, надоела ужасно». В конце же письма советовал не очень-то возиться в Кугуш-Кабане: смехотворная история с Извалихой не такая уж государственная важность, дела напирают посерьезнее. Ну и, разумеется, поклон от Марьи Федоровны с наставлением Косте «избави бог, не испортить желудок, избегать ресторанов, а всего бы лучше, чтоб покупал на рынке картошечку да и отваривал бы себе сам в общежитии или где он там остановился…»

«Да, да, видно, и вправду нечего мне тут попусту время терять», – подумал Костя, пряча письмо и улыбаясь наставлениям Марьи Федоровны, несколько опоздавшим, потому что после вчерашнего идиотского пиршества действительно что-то посасывало под ложечкой и во рту все еще чувствовался гнусный сивушный привкус выпитой с князем водки.

– Гамарджоба, кацо! – раздался над самым ухом знакомый голос, и тень грузинского князя заслонила солнце. – Как жизнь, дорогой? Зачем такой печальный? Тете привет передал?

Костя вздрогнул, поднял глаза. Арчил довольно грязным платком вытирал лоб, что-то жуя, видимо, тоже только что перекусив и немного выпив. Его хищное лицо сияло довольством, белые зубы сверкали в черной заросли всклокоченной бороды.

– Голова болит, дорогой? Ва! Пустяки. Полчаса обожди, так сделаем – голова не будет болеть… Скажи пожалуйста, какая жара, совсем Кавказ! Ва?

– Эй, Арчил! – позвали его униформисты, возившиеся с большим манежным ковром. – Долго ты еще прохлаждаться будешь?