Рустам Валеев - Родня

— Дети, не пугайтесь, — услышал я спокойный голос матери. Она довольно ловко по доске сошла к нам, и зоркие руки ощупали нас одного за другим. Марсель даже застонал, когда убедился, что все это не наваждение, а происходит на самом деле.

— Предатели проклятые, — сказал он смеясь и дрожа.

Удивительно, с каким хладнокровием, а главное, с умом вела себя мама. Ведь каждое некстати оброненное слово, каждый суетный жест могли обернуться скандалом. Но все произошло спокойно, что, впрочем, объясняется и болезненным состоянием Марселя. Он, я думаю, плохо соображал, когда его под руки вели Динка и мама. Он молчал всю дорогу, но когда ступил в ярко освещенную комнату, его прямо затрясло от смеха.

Его положили на Динкину кровать, и он все порывался встать, но сестра налегла, прижала его к постели и плача стала целовать. Мама тем временем ставила самовар и шикала на проснувшегося дедушку. Когда Марселю принесли чай, малиновое варенье, аспирин, он послушно сел. С обреченным видом он глотал таблетки, пил чай, затем позволил себя укутать и закрыл глаза. Он заснул, а мы еще сидели у жаркого его изголовья, когда вдруг послышался звук автомобиля и в наши ворота застучали. Мама отворила окно, мы услышали голос дяди Ризы.

— Иди же отпирай! — прошипела Динка, и мама побежала.

Дядя Риза вошел в комнату и на цыпочках приблизился к постели своего подопечного. Он долго вглядывался в его лицо и наконец проговорил:

— Ну, слава богу! Теперь я могу не беспокоиться.

Мама увела его пить чай, через минуту и я последовал за ними, а Динка осталась с Марселем. Дядя Риза рассказывал, что они собирались вместе, но он провозился, чиня машину. Марсель не стал ждать и отправился пешком: боялся, что дорогу развезет и они застрянут. «А мне обязательно, обязательно надо быть в городе! — повторял он. — Меня будут ждать!»

— А что, — осторожно спросил дядя Риза, — ему действительно было очень нужно? — Он пытливо смотрел на маму.

— Очень, очень нужно! — с наигранным пылом ответила мама. — Боже мой, они дают друг другу жуткие клятвы, пускают из пальца кровь, едят землю и клянутся: ровно в полночь, в грозу и в бурю!..

— Но так делают дети.

— В них еще много детского. Я и сама до восемнадцати лет не могла расстаться с куклами. Да, я все болтаю… как поживает Марва?

— Она жива, — ответил он, — здорова. Об остальном не берусь судить. Во всяком случае Харисовы мальчишки, которых она пожалела, живут не тужат. Моя мама… — Он грустно усмехнулся, помахал перед глазами ладонью. — У моей мамы непутевый сын, непутевый, неустроенный… как бы я хотел купить домик и пожить с матерью. Боюсь: куплю я домик, а будет уже поздно. И Амина вырастет — и тоже будет поздно. Ну! — спохваченно воскликнул он. — Как там наш сынок, спит?

Они направились в комнату, я опять поплелся за ними. Но Динка стала в дверях.

— Ступай спать, — сказала она. — Я и сама с ног валюсь. Они посидят возле него.

Я ушел к себе и заснул тотчас же. Сквозь сон я слышал звук автомобиля. Кажется, светало, и дядя Риза уезжал в свои Кособроды.

Марсель пластом лежал три дня, но и на четвертый день, когда поднялся, был еще очень слаб. Он смотрел на окна с закрытыми ставнями, и глаза его были тоскливыми, как будто его заперли и не хотят выпускать.

Мама видела, как он слаб, что ему теперь не до серьезных разговоров, и все же она говорила с ним. Кто знает, может быть, она хотела захватить его врасплох, взять, что называется, голыми руками, пока он болен и воля его слаба.

— Вот что, мой друг, — сказала она тоном учительницы, — этот дом — твой дом. И если вы с Диной что-то надумали, я не стану возражать, хотя любая другая мать выказала бы необходимую в таком случае строгость. Но я не строга, видит бог. Что же ты молчишь?

Он усмехнулся:

— Но ведь вы еще что-то хотите сказать?

— Да, я хочу еще ч т о - т о сказать. Ты должен вернуться…

Он молча покачал головой.

— Ты должен вернуться, жить у нас и учиться, чтобы… чтобы реализовать заложенные в тебе способности. Поступишь хотя бы в веттехникум.

— Я не хочу коровам хвосты крутить.

Мама потупилась.

— Может быть, в среде твоих приятелей этакое и сходит за остроумие, но мне…

— Нет, тетя Асма, — сказал он серьезно, грустно и как бы увещевая ее не делать глупости. — Мне там нравится. Нынче я буду сдавать за восьмой и девятый, ведь я учусь заочно. Там останется еще год. И я поступлю в политехнический.

— Сейчас везде ужасные конкурсы…

Он опять усмехнулся, и усмешку его можно было бы назвать дьявольской.

— Конкурс — значит, кто-то должен сдать лучше, только и всего. Ведь вы тоже… тоже придумали мне конкурс. Правда, я не вижу, с кем я должен состязаться. И в чем состязаться… вот какая штука.

Он молча вышел из комнаты. Потом вернулся, чтобы взять сигареты. Мама крикнула:

— Уходи же побыстрей!

Динка сказала:

— Он приедет еще, вот увидишь.

— Так прямо и разбежится, — ответил я.

— Ты же не знаешь его, ведь не знаешь? Он обязательно, обязательно приедет!

— А если нет, то поедешь ты?

А я, представьте, через год пошел в веттехникум. Мама советовала подождать еще год, получить аттестат зрелости и сдавать в институт, тоже ветеринарный, но я не послушался ее. Мне очень важно было — не послушаться ее.

Тем летом я сделал, пожалуй, первый самостоятельный шаг. Тем летом, тоже впервые, познал я чувство потери.

Смерть бабушки напугала меня — и только. Когда погиб отец, я был слишком мал. Теперь же, со смертью Амины, я плакал с такой болью, как будто из меня уходила жизнь.

Когда силы мои иссякли, а воля ослабла, ко мне вошла мама и сказала:

— Возьми себя в руки. Ведь ты не маленький.

— Я маленький, — сказал я. — Это ты не даешь мне вырасти, это ты оставляешь меня маленьким. И всех нас, да, да, всех нас!..

— Какую чушь ты несешь. Ведь и ты знал, и все знали, что это рано или поздно случится. Что поделаешь, судьба.

— Нет никакой судьбы, нет никакого бога! — крикнул я. — Я никогда не верил, и дядя Риза не верил, а ты верила… потому что ты гадкая, тебе нравится всех хоронить…

Она шагнула ко мне и хладнокровно влепила мне звонкую пощечину.

Странно, я успокоился — возможно, именно на это рассчитывала моя мама.

— Если ты будешь так плакать на похоронах, — сказала она, — это может повредить Марве. Имей в виду, она беременна.

— Может быть, и сама она не будет плакать?

— Этого я знать не могу. Я только знаю, что к ударам судьбы надо относиться мужественно.

— Как, например, Динка.

— При чем тут Дина? — Она искренно удивилась и смотрела мне прямо в глаза. — Ну при чем тут Дина?

— Она мужественно переносит свое горе. Ведь Марсель никогда на ней не женится.

Мама надавила на мои плечи и посадила меня на диван. Потом она села сама.