Василий Ардаматский - Суд

Только б был Ростовцев дома и еще чтобы разрешил войти, а то, бывало, другой раз и не впустит, скажет «не время» и назначит, когда прийти.

Ростовцев сам открыл дверь, несколько секунд смотрел на Гонтаря, будто не мог вспомнить, кто это, а потом сказал тихо:

— Зайди…

Провел, как обычно, на кухню, плотно прикрыл дверь, света не зажег, сел по другую сторону стола и спросил простецки:

— Есть хочешь?

— Поговорить надо, Александр Платонович.

— Давай.

— Что-то работы хорошей нет.

— Я о тебе помню, не тревожься, — тихо ответил Ростовцев. — Жить на что есть?

— Есть, есть, — махнул рукой Гонтарь. — Работать хочется по-настоящему, действовать, извелся я от безделья. И участковый может приклеить тунеядство.

— Дай ему десятку, и делу конец.

— Нашему не дашь — зверь… Между прочим, Александр Платонович, не думали ли вы о деньгах, которые сейчас горой лежат в колхозах?

Ростовцев несказанно удивился тому, что Гонтарь полез в колхозы:

— А ты откуда про то знаешь?

— Честное слово — точно. Признаюсь, я тут влез в одно дельце — мы с одним типом богатому колхозу двигатели к грузовикам сварганили по сильно левой цене. Поверите, за минуту я тысчонку срубил, вот… — Гонтарь постучал по груди, где пиджак оттопыривали деньги.

— Кто был с тобой?

— Вы его не знаете, Александр Платонович, — случайный попутчик, и не в нем дело, он не годится — трус и пижон, одну левую бумажку сотворил и сутки в штаны клал. Тут нужны сильные люди, такие, как вы, Александр Платонович. А денег в колхозах миллионы и миллионы, и на дело они их не жалеют и не считают. Сам убедился. Надо только наладить делать эти левые бумажки-распоряжения, и тогда деньги потекут рекой.

Ростовцев слушал его вроде рассеянно, смотрел куда-то в сторону, а сам в это время сильно заволновался, — то, что предложил Гонтарь, было у него, что называется, под рукой. Он даже не заметил, что его гость давно молчит.

— Скажу тебе так… — спохватился наконец Ростовцев. — Идею ты принес хорошую, но на это дело надо искать людей крупных, а они на улице не валяются.

— Беретесь за это? — оживился Гонтарь.

— Пока ничего не скажу. Буду думать. Если что — позову…

Клонился к вечеру солнечный, но уже совсем холодный день. Осень в этом году обнаружилась рановато, и оттого всем казалось, что она затянулась. Порывистый ветер гонял по воде зябкую рябь; там, где солнце спускалось к горизонту, и эта рябь, и волны вспыхивали холодным золотым блеском. Навигация еще не была закрыта, но москвичи что-то уж не торопились воспользоваться услугами пароходства, и прогулочные теплоходы отваливали от причалов Химкинского порта почти пустые и без обычной людской толкотни на пристани. К тому же и день был будний.

В ресторане порта тоже было пусто — вечерняя публика еще не начала съезжаться, и только на веранде за столом, не покрытым скатертью, сидели двое мужчин. Ресторан на веранде уже был свернут, и они сами принесли из буфета две бутылки пива, окаменевшие бутерброды и теперь неторопливо поцеживали пиво и вели разговор внешне спокойный, даже ленивый, но по тому, как они то и дело пристально всматривались друг в друга, было видно, сколь он им важен. Оба были в темных деловых костюмах и неброских галстуках. Один из них, Александр Платонович Ростовцев, — рослый, седоголовый, с красивым, но несколько отяжелевшим лицом. У него были выпуклые, необыкновенно живые губы, когда он говорил, они мимолетными движениями выражали и иронию, и злость, и непонимание, и радость… Его собеседник Кузьма Аверкиевич Кичигин — широкоплечий крепыш, чуть медлительный в словах и в жестах, да и во всем его облике была какая-то вальяжность или, может быть, подчеркнутая небрежность к себе, вот и костюм у него был довольно мят, и галстучный узел вылез из воротничка, и брился он, кажется, не сегодня — на лице серый налет, будто тень. Но от всего, этого отвлекал взгляд его глаз металлического цвета из-под густых бровей. Они смотрели в мир открыто и весело, а могли мгновенно вспыхнуть беспощадной злостью, и тогда над ним сдвигались вплотную темные брови. Сейчас его глаза были очень внимательными. Разговор у мужчин был немногословный, с длинными паузами.

Два этих человека могли быть названы друзьями, но это была дружба весьма своеобразная, друг друга они не уважали, и каждый считал другого недостойным его дружбы. Но были времена, когда стоило у одного из них появиться какой-нибудь перспективной идее, как урвать побольше денег, он звал на помощь другого. Позже их пути разошлись.

Сейчас здесь, на веранде ресторана в Химках, Александр Платонович Ростовцев излагал Кузьме Аверкиевичу Кичигину будто бы им самим открытую идею, как поживиться за счет разбогатевших колхозов. Большеротый Гонтарь даже представить себе не мог, как вовремя и к месту возник он со своим нескладным опытом, в основе которого Ростовцев сразу же усмотрел весьма перспективные и вполне реальные возможности обогатиться. Кичигин работает заместителем начальника одного из самых важных отделов Министерства автомобильной промышленности, а сам Александр Платонович — на ответственной работе в учреждении, занимающемся поставкой за границу всяческой автотехники, так что сама судьба повелела им снова объединиться.

— В общем, ясно одно: в колхозах сейчас скопилась пропасть денег, и их можно довольно безопасно оттуда вынуть. — Ростовцев сказал это убежденно, как собственное открытие, и в упор уставился на собеседника. А тот молчал и увлеченно смотрел, как под собственную бравурную музыку причаливал прогулочный пароход. Когда с него на асфальт пристани сошло несколько пассажиров, направившихся к главной лестнице вокзала, он перестал наблюдать за ними и повернулся к Ростовцеву.

— А почему, Александр Платонович, речь идет только о колхозах? Вы, как всегда, видите все не совсем точно и поверху. А дело в общем явлении — ассигнования государства и на другие необходимейшие дела очень часто опережают возможности свершения этих дел… — тихим вкрадчивым баском проговорил Кичигин, шевельнув густыми бровями. — У нас в министерстве на всех этажах толпятся представители из самых разных организаций, и у них тоже денег до черта…

Они смотрели друг на друга и молчали. Наконец Александр Платонович еле заметно кивнул и ответил тихо:

— Вы правы, Кузьма Аверкиевич… — и спросил с улыбкой: — Но где взять столько старых такси?

На это Кичигин неожиданно рассмеялся:

— Поищем… Май-бабах…

Непонятное нам упоминание Ростовцевым о старых такси воскресило их уже далекое прошлое. Когда-то они учились в одном институте, а вскоре после войны Кичигин стал директором таксомоторного парка в Москве. Ростовцев в то время из служебной командировки в Германию изловчился пригнать «трофей» — легковой автомобиль марки «Майбах» — дряхлую двенадцатицилиндровую громадину, вступившую в пору, когда все в ней начинало сыпаться. Умельцы из таксомоторного парка Кичигина подштопали старика «Майбаха», и летом Кичигин вместе с Ростовцевым с грехом пополам добрались на нем до Абхазии, где продали старика за совершенно баснословную цену.