Василий Ардаматский - Суд

— Для этого я всегда только честно выполняю свои обязанности и не позволяю шалостей другим.

Ответ этот Куржиямский вовсе не принял как шутку, знал — это была чистая правда.

Сегодня Куржиямский и Зарапин обедали несколько раньше, чем обычно, в столовой было пустовато, и заведующий подсел за их столик:

— Как рассольник?

— Очень вкусно… Аромат какой-то особый.

Заведующий рассмеялся:

— Этот аромат мог стоить мне неприятностей, если бы я, попросив повара купить на рынке разной зелени, не дал ему на это свои два рубля. А за счет столовой такую покупку сделать нельзя, и, по-моему, это безобразие. Почему так? Где воруют тысячами, мы часто хлопаем ушами, поскольку все бумажки на месте и красиво подшиты, а где нужна копейка, чтобы людям сделать приятное, становимся на дыбы — нет, и никаких гвоздей.

Куржиямский и Зарапин промолчали — заведующий был прав, но ругать вместе с ним установленный порядок им не хотелось, они только, уходя, крепко пожали его единственную руку. И как раз в этот момент откуда-то из глубины столовой послышался женский голос:

— Товарища Куржиямского просят к телефону.

Звонил Любовцев, и голос его добра не сулил:

— Приятного аппетита. Семеняк сейчас находится в Прокуратуре Российской Федерации. Немедленно — туда. Он ждет приема на втором этаже, комната двадцать девять. Проскуряков. Все. И это вы должны были мне докладывать, а не наоборот… — Трубка положена, Куржиямскому показалось, что положена с грохотом.

Спустя пятнадцать минут Куржиямский на втором этаже Прокуратуры РСФСР прошел мимо сидящего в коридоре Семеняка.

В двадцать девятой комнате его ждал младший советник юстиции Проскуряков — худенький, моложавый, совсем юноша.

— Я боялся, что он удерет, — сказал Проскуряков. — Два раза дверь открывал, у меня, говорит, на работе перерыв кончился. Здесь его примете или добыть вам комнату?

— Давайте здесь, а потом по ходу дела будет видно.

Семеняк старался держаться спокойно и с достоинством, прежде всего выяснил, дадут ли ему справку, что он задержался в прокуратуре. Куржиямский разрешил ему сослаться, если потребуется, на него и дал свой номер телефона.

И только сейчас Семеняк припомнил Куржиямского — лицо его мгновенно залила краснота, и он сделал такое движение, будто собрался уйти, но пересилил себя и сказал тихо:

— Привет старшему лейтенанту… — И выдавил улыбку.

— Уже капитану, если можно, — ответно улыбнулся Куржиямский.

— Вон как встретились…

— А как? Я-то еще не знаю, что вас сюда привело?

— Что? — Семеняк посмотрел Куржиямскому в глаза. — Привела меня сюда или честность, или излишняя подозрительность… — Было заметно, что эта фраза приготовлена заранее. Семеняк вынул из кармана блокнот. — Вот здесь у меня записаны случаи, когда через делопроизводство нашего министерства проходили, по-моему, противозаконные бумаги.

— Можете объяснить на примере?

— Пожалуйста. — Семеняк пробежал взглядом по своим записям и остановился где-то внизу страницы… — Вот… Отношение за подписью первого заместителя начальника главка товарища Сараева, направлено на Гурьевский автозавод, в нем речь идет об отправке в Донбасс для спецавтобазы пяти автодвигателей из создавшихся на заводе излишков. Здесь все не так, как надо, — пояснил Семеняк. — Излишки должны быть переданы в распоряжение Госснаба, и только он может их распределять. Но и Госснаб не может распределять напрямую, он должен это делать через соответствующие учреждения, например, через «Сельхозтехнику». И вот…

— Вы думаете, что подобные нарушения порядка производились за плату? — перебил его Куржиямский.

— Чего не знаю, того не знаю, — ответил Семеняк.

— Скорей всего, все-таки за плату, — резко сказал Куржиямский. — Ну, скажите, почему вы с Гонтарем и Сандаловым за такое нарушение взяли хорошие деньги, а кто-то будет делать то же самое бесплатно?

Расчет Куржиямского, не лишенный, конечно, риска, оказался правильным — Семеняка точно кирпичом по голове ударили, он весь согнулся, вдавил в плечи голову, лицо у него стало мелово-белым, а потом пошло красными пятнами. Он беззвучно шевелил губами…

— Значит, за эту, приведенную вами бумажку получил, наверно, Сараев? — как ни в чем не бывало поинтересовался Куржиямский.

Рано утром во Внуково поехали Куржиямский и Зарапин. Машина своя, райотдельская, свой водитель Сеня Клебанов, у него есть обязанности и в операции задержания. Договорились так: поскольку Куржиямский Гонтаря знает, он будет встречать его у самолета. Оттуда он с ним пойдет не вместе с другими пассажирами, а к углу здания аэропорта, где будет стоять машина с Сеней. Зарапин операцию страхует — мало ли как поведет себя Гонтарь? Или Куржиямский вдруг не углядит Гонтаря в толпе и пропустит, а Гонтарь попытается убежать. Словом, мало ли что, и на любой такой случай поблизости и будет Зарапин, а в резерве — Сеня.

Спустя полчаса они уже сидели в кафе аэровокзала, не спеша попивали горячий кофе и наблюдали обычную аэродромную суету, в которую то и дело врезался вещий радиоголос, объявлявший прилеты и отлеты. До прибытия самолета из Донецка оставалось меньше часа. Зал аэропорта гудел то сильнее, то потише, людские приливы и отливы чередовались все чаще, ими словно управлял вещий радиоголос.

Наконец объявили о посадке самолета из Донецка.

— Счастливо, ребята, — Зарапин сорвался с места и исчез в бурлящей толпе.

Гонтарь ничего в багаж не сдавал, при себе у него в самолете были портфель «дипломат» и спортивная сумка «адидас», и сейчас, угадывая с небольшой высоты Подмосковье, он уже держал свои вещи на коленях, готовый первым покинуть самолет.

На этот раз он летел в Москву что-то с неохотой — предчувствие, что ли? Да нет, просто устал, ему идет как-никак пятый десяток, а спокойной жизни все нет и нет. Черт побери, за всю жизнь мало было приятного! А такого, когда мороз по спине, — хватало. Взять хотя бы тот суд за изнасилование. Мартын — его друг — получил стенку. Не забыть, как уводили его из суда, приговоренного к расстрелу, — до сих пор дрожь пронимает. А его спасло только то, что был пьян как свинья, до тахты не добрался, двинуться с места не мог. Потом четыре года в колонии ему не раз снилось, как расстреливают Мартына возле щербленной пулями кирпичной стены… Да…

Или то «золотое» дело, в которое его втянул Ростовцев, — ничего себе золотое, если от него пришлось прятаться в тюрьме. Слава богу, ненадолго. А знаете ли вы, друзья любезные, что такое хотя бы один год в колонии? То-то же…

А последнее время там, в Донбассе, возле Залесского, стало Гонтарю пронзительно скучно — друзей не заводи… не пей водку… на баб не кидайся. Тоска. День за днем в разъездах — ищи клиентов. Думаете, это просто и не опасно? Раньше он никогда не занимался подкопами под закон в открытую; бывало, он роет, а никто не ведает, чего он там роет, тут же он, что называется, на самом переднем крае, более того — он тут разведчик, первый и открыто должен идти на сближение с жертвой, а та, конечно, с первых же слов знает, кто перед ней, и если не волокет тебя тут же в милицию, то только потому, что жертва эта свое дело так любит, что готова ради него идти на темные сделки, но не очень это надежный заслон… Не может Гонтарь забыть, как в Николаевской области он пришел к директору спецавтобазы, зная, что тому позарез нужны двигатели ГАЗ-51 и ЗИЛ-375/я, и с места в карьер предложил ему эти двигатели от Донецкой «Сельхозтехники». Директор прямо зашелся от радости — вот, говорит, дожили-таки до времечка, когда государство послало по стране коробейников с техникой! Кончился, говорит, еще один дефицит! Гонтарь еле дождался паузы, чтобы сообщить директору неприятную деталь, что за эти двигатели нужно сверх их цены платить по сто рублей за штуку. Директор аж посинел от ярости, стал хвататься за телефон: да я тебя, спекулянт несчастный, отправлю сейчас… Гонтарь не стал выяснять, куда он собирался его отправить, и смылся более чем быстрым шагом… После этого он Николаев стороной объезжал. Нет, нет, не так это легко искать клиентов. Единственно, что хорошо, — связь у него с клиентами краткая. Выяснить только, согласен он платить левую доплату, и все дело — желаю вам успехов и счастья в личной жизни. Остальное делал уже сам Залесский, он и деньги получал. И Гонтарю выдавал, что ему полагалось. Ничего получалось, терпеть можно…