Михаил Алексеев - Большевики

— Т. е., как не дано?

— Мы, например, не знаем, где начало мира и где его конец. Не знаем, да?

— Узнаем. Да это не столь существенно.

— Не знаем, что значит беспредельное. Не знаем границ мира — мы ничего не знаем. Нам многого не дано знать.

— Вы, как видно, веруете в бога, доктор? Ха. Ха!

— Да — вы напрасно смеетесь. Верую.

— Тогда зачем же вы поступаетесь своей верою? Зачем кощунствуете — лечите? Ведь все от бога, и болезни стало быть от него.

— Профессия…

— Только-то. Бедные мы пациенты. Доктор! вы — ходячий покойник. Вам нельзя быть врачом. Ступайте в монастырь.

Доктор промолчал.

— Следующий, садитесь под душ.

Опять затрещало электричество. Еще ярче сверкали и громче потрескивали изумительно красивые электрические искры. Стрепетов не отставал от врача.

— Доктор — какова же ваша действенная программа? Неужели вы зовете все человечество в церковь? Призываете сломать науку и сжечь ее достижения?

— Знаете что, тов. Стрепетов, — мы когда-нибудь наедине поговорим о программах и вообще. Теперь не место.

— Как видно, вы отрицаете материю? — не унимался Стрепетов.

— Нет, не отрицаю — но не она первый источник. Первоисточник — дух. Вот что говорю я.

— Дух? Это неуловимо и непонятно.

— Да, дух. Т.-е. то, чем вы живы.

— Мой организм живет пищей.

— Через сознание, вот в чем тут дело. Вначале вы должны пожелать есть.

— Но ведь я пожелаю есть тогда, когда явится физическая потребность в еде.

— Нет, вначале следует осознание, а потом является потребность. Как следствие — является потребность.

— Сознание определяет бытие человека, хотите вы сказать?

Врач снова не ответил.

— Следующий, — сказал он. И добавил Стрепетову: — Жизнь покажет, на чьей стороне правда. А вообще болтать — вредно. Особенно вам. Но как-нибудь на-днях вы узнаете мою действенную программу. Поверьте мне. И тогда поговорим.

Мне показалось, что глаза доктора сверкнули в потемках.

— А пока попрошу всех оставить кабинет. Один из ваших товарищей, хотя он и исповедывает материализм, вынужден прибегнуть к нематериальной вещи, к лечению внушением — гипнозу.

Выходя, Стрепетов огрызнулся. — Это еще большой вопрос, насколько гипноз не материален. Он действует только на близком расстоянии. Попробуйте загипнотизировать кого-нибудь из ваших за границей. Ну, хотя бы Чернова. Уверен, что не сумеете.

Когда я поднимался по лестнице к себе в комнату, то почувствовал за спиной чей-то взгляд. Я быстро оглянулся. В углу у стены стоял старик фельдшер. Кулаки у него были сжаты. Брови и губы плотно стиснуты. Он смотрел на меня раскаленным взглядом поверх больших роговых очков. Заметив, что я оглянулся, он скрылся за углом лестницы. В комнате я застал Федора. Он писал письмо. Я прервал его занятие и подробно рассказал ему все, что узнал от Стрепетова. Сказал также о том, что мы втроем решили предпринять. Он с минуту подумал и затем обрезал: «Лечитесь и не делайте глупостей. Никаких слежек не устраивайте. Во всяком случае меня оставьте в стороне… Так-то, братец. А сами действуйте, как знаете».

Затем он дал мне прочесть свое письмо. Там было сказано дословно все, что я сегодня узнал от Стрепетова. Оно было адресовано Предгубчека и пересылалось не по почте.

— Теперь давайте, братец, спать, — предложил Федор. — Утро вечера мудренее. Х-ха — и тут же внес поправочку: — т.-е. завтрашнее утро мудренее сегодняшнего вечера.

Утром ко мне явились гости. Я только что умылся и поднимался к себе наверх. У двери своей комнаты я увидел военного и женщину в костюме сестры милосердия. Лицо военного показалось мне знакомым. Где-то я уже встречал эту курчавую рыжую бородку, этот нос с горбинкой и два большущих серых глаза.

— Вам кого? — спросил я.

Военный внимательно посмотрел мне в глаза и вдруг стремительно бросился на меня с криком:

— Тебя нам нужно, чорт полосатый.

Тут только я узнал его. Это был мой друг, гомельский рабочий Арон Шеенсон. Мне было бы на много легче представить себе встречу с Ароном где-нибудь на луне, чем в этой глуши. Но Арон не дал мне времени для расспроса.

— А вот знакомься — красная сестра милосердия — Феня Маслова.

— Зеленая, — шутливо добавила сама Феня, — я только что окончила курсы.

— Ну, не форси, Феничка. Ты знаешь, ведь она уже 2 года на фронтах. Героиня. Хо-хо!

Мы вошли в комнату. Я познакомил прибывших с Федором.

— Какими судьбами? — задал я вопрос Арону. — Мне что-то удивительно.

— Много, брат, бывает удивительных вещей на свете. Однако, слушай. Я секретарь местной партийной организации. Попал сюда по своему желанию. У меня такой характер — люблю развернуться в работе.

— Но, ведь, ты последнее время работал в Минске?

— Ничего не поделаешь. Перебросили. Говорят, хороший организатор — а я не верю.

— А сестрица? — полюбопытствовал Федор.

— Она практикантшей в доме умалишенных. Ха-ха.

— Эго работа тяжелая с непривычки, — сказал я.

— Сама хотела. Ее в губернии все уговаривали не ехать. И я уговаривал, и Предчека уговаривал, и секретарь Губкома — она партийная. Не помогает.

— Потише вы о партийности, — оборвал его Федор, — да и сюда напрасно пришли.

Арон и Феня переглянулись.

Я, правда, не особенно опытный наблюдатель, но все же заметил, как Феня густо покраснела, когда Арон упомянул о Борине. — Здесь что-то есть, — подумал я. Но расспрашивать не стал. Я знал от самого Пети, что у него где-то на юге проживала жена. Знал, что он ее горячо любил и что она его тоже сильно любила. Они разошлись еще задолго до революции, к глубокому надрыву обоих. О причинах разрыва я никогда не решался расспрашивать Борина.

Однако, эти мысли я тотчас отбросил. Феня была еще совсем девушкой. У нее были прекрасные прямые черты лица, девичья походка и стан, открытый взгляд больших голубых глаз. Взгляд этих глаз был строгий и искренний. Может быть, потому глаза казались такими, что они были окаймлены изсиня-черными бровями и ресницами.

Мы поговорили еще около часу о наших злоключениях.

Арон сердито сжал брови и обещал узнать «этого прохвоста упродкомиссара». Потом мы расстались. Феня ушла к себе на службу. Федор взял с нее обещание — пока с недельку никому не говорить про свою партийность и не заглядывать к нам.

Арон обещал заходить ко мне два раза в сутки. Федор благосклонно разрешил ему это.

После завтрака меня отозвал в сторону Стрепетов.

— Надо договориться. Идите в зал. Я приду с Ветровым.

В другое время и при других обстоятельствах я бы, пожалуй, отклонил этот заговорщический союз троих. Но я был без дела. К тому же, у меня были основания для серьезных подозрений. Поэтому, не послушавшись вечерних наставлений Федора, я все-таки сошел в зал. Через минуту пришли мои друзья. В спешном порядке, шопотом, мы распределили время и роли. Все нити сосредоточивал у себя Стрепетов. Было решено следить за домом врача до и после ужина. Каждый дежурил по два часа. Стрепетов, кроме того, взял на себя связь с местной ячейкой и губернией. Решив действовать, мы разошлись. Мне предстояло дежурить с 9 до 11 ч. ночи вместе с Ветровым.