Александр Грачев - Первая просека

Под треск огня и свист ветра, налетающего порывами из-за стога, легко и свободно текли мысли, все больше о Настеньке: где-то она сейчас? Может быть, совсем рядом, в селе? Какая она теперь?..

Почти два года прошло с той поры, как он проводил ее на вокзал в Новочеркасске, когда она уезжала на практику. Кажется, прошла целая вечность. Совсем другим стал Захар за это время. Давно перегорело в душе все, что было связано с кавшколой. Иной раз ему вдруг казалось, что он и не жил никакой иной жизнью, кроме той, которая вот уже полтора года кипит на диком берегу Амура.

Удивительная жизнь! Было время, когда она казалась Захару слишком суровой и тяжелой. В иные дни Захар приходил в восторг от всего, что окружало его. Иногда его тянуло на Дон, в тишину родной станицы. Но шло время, забывалось все трудное и суровое, оставалось одно — радость открытия.

Все теперь роднит Захара с Комсомольском! Стоит барак, над его трубой вьется дым. И ему приятно смотреть на барак — это он, Захар, построил его. Летом всякий раз, бывая на берегу Амура, Захар невольно искал глазами баржу «Нельма». Это его бригада построила «Нельму». «Моя баржа! — говорил он. — Работает!»

Но самое главное, Захар хорошо это понял, — он сам совсем-совсем не тот, что был полтора года назад.

Суровые испытания, труд до сухих мозолей на ладонях, сознание огромной важности того, что он делал, чувство локтя, чувство большой семьи собратьев — огромный новый мир открылся теперь Захару, и ему хотелось скорее рассказать обо всем этом Настеньке, порадовать ее.

Захар не заметил, как его стало клонить в сон. Тело расслабло, налилось свинцом. Неотразимо хотелось забраться поглубже в стог, закутаться в полушубок и уснуть. Но нет, сон не входил в его планы. Нужно идти!

Плотно подкрепившись обугленным на огне хлебом и консервами, он тщательно увязал рюкзак, забросал снегом костер. Кромешная темень обступила его. Кинув за спину рюкзак, Захар ощупью спустился с обрыва, отыскал лыжи, закрепил их, и снова — «раз-раз, раз-раз!» — отсчитывают расстояние размеренные шаги.

Они познакомились еще в поезде — Настенька Горошникова и совсем еще юный розовощекий здоровяк — военный инженер Прозоров.

— Поистине закон всемирного озорства, как говорят моряки! — воскликнул Прозоров. — Оба строители, и оба — в Комсомольск!

Приятная компания — незаменимый спутник в дальней дороге. Они не заметили, как пролетели двенадцать дней, пока поезд мчал их от Москвы до Хабаровска. О чем только не переговорили они! Игорь Платонович был неиссякаем в остроумии, а такт, с которым он относился к Настеньке, делал Прозорова в ее глазах истинно благородным человеком. В Хабаровске только благодаря его стараниям она оказалась в штабном обозе военно-строительной бригады. Не оставлял он Настеньку без внимания и в пути, особенно когда разыгралась пурга.

Непогода настигла обоз километрах в сорока отсела. Долго боролись люди со стихией, пробиваясь к ближайшему жилью. Прозоров обморозил себе лицо, стер ноги в грубых, необношенных валенках. Но он делал все, чтобы облегчить участь Настеньки.

И вот они уже третий день в Вознесеновке. Семистенная изба, в которой разместились штабные работники, в том числе и Прозоров с Настенькой, завалена военной амуницией, оружием, чемоданами, полушубками.

День выдался солнечный, тихий, с безоблачно голубым небом. Все разбрелись по селу, прогуливаясь в ожидании приказа о выступлении. Он поступит, когда головной батальон дойдет до Орловки и промнет дорогу в снегу.

В избе остались лишь Настенька и Прозоров — у него воспалилась натертая во время пурги нога. Настенька ухаживала за ним. В узком кашемировом платьице, туго облегавшем ее складную, пышущую степным здоровьем фигуру, в неизменном красном берете, так идущем к ее смуглому лицу, с живыми глазами-угольками и чуть вздернутым носом, она выглядела сейчас особенно привлекательной. Прозоров не сводил с нее мечтательных глаз.

— Присядьте, Анастасия Дмитриевна, у меня к вам есть серьезный разговор, — сказал он, когда Настенька навела порядок в комнате, занимаемой штабистами.

Она присела рядом, настороженно посмотрела ему в глаза.

— Я слушаю вас, Игорь Платонович.

— Дайте мне вашу руку. — Бережно сжимая мягкую ладонь девушки, Прозоров раздумчиво продолжал: — Настенька, не знаю, доведется ли нам с вами еще остаться наедине. Вы едете к жениху, наверное, выйдете замуж, и я буду лишен возможности вот так, запросто, общаться с вами.

Настенька слушала его, потупя взор. Она знала, что скажет ей Прозоров, и с замиранием сердца ожидала этих слов.

— Я вас люблю, Настенька. — Прозоров сказал это тихо и раздумчиво, с грустью глядя в ее лицо. — И я хочу, чтобы вы это знали. Мне очень тяжело. Я еще никогда не знал такого светлого и мучительного чувства. И я буду всегда вас любить. — Он помолчал, бережно поглаживая ее руку. Настенька не в силах была пошевелить пальцами — они будто оцепенели. — И еще хотел сказать вам одно, — снова заговорил Прозоров, — если с вами случится беда, если почему-либо у вас не сложится жизнь, вы всегда можете рассчитывать на меня.

В соседней комнате послышался скрип входной двери, раздались гулкие шаги и стук в дверь комнаты штабников. Настенька, словно ужаленная, вырвала свою руку у Прозорова и вскочила на ноги.

— Да, да, войдите, — сказал Прозоров.

Дверь отворилась, и на пороге стала невысокая фигура парня в изрядно затасканном полушубке, перепоясанном ремнем, в заячьей ушанке, сбитой на затылок. На черном обмороженном лице с красными пятнами разгоряченно поблескивали глаза.

Он несмело шагнул, улыбаясь во весь рот.

— Настенька!..

Прозоров понял все. Он опустил голову и не смотрел, как Настенька кинулась к Захару. Из глухого оцепенения Прозорова вывел голос Настеньки:

— Знакомьтесь, Игорь Платонович, это Зоря…

— Я очень рад. — От волнения Прозоров заговорил хриплым баском. Лицо его полыхало румянцем.

— Как же ты очутился здесь, Зоря? Раздевайся, здесь жарко! — Настенька сама стала расстегивать его полушубок, сняла с головы заячью ушанку.

— Спасать шел, да чуть сам не попал в беду. — Широкая улыбка не сходила с лица Захара. — Ночевал у нанайцев в Дипах. А вот сегодня пришел сюда искать тебя.

Сняв полушубок, Захар в своих стоптанных валенках, лоснящихся ватных брюках и изрядно помятом пиджаке выглядел невзрачным мужичком. Причесавшись, он одернул пиджак и с удивлением рассмеялся:

— Вот ведь чудеса! Бумажник считал утерянным, а он вот где!

Прозоров и Настенька в недоумении переглянулись. Захар уловил этот взгляд и рассказал о случае с возницей, о своих кожаных крагах, которые пришлось отдать.