Степан Васильченко - Мужицкая арифметика

— Мороз-Мороз…

Как вдруг в сенях что-то затопало, рвануло примерзшую дверь и с порога, в клубах пара, откликается:

— Иду-иду, — говорит, — я давно к вам собираюсь!

На нем длинная свитка с капюшоном, под свиткой — синий жупан, на голове черная шапка с красным верхом, а за поясом серебром блеснул самопал.

Ой-ой! Вот так накликали!

Только рубашки зашелестели, скрываясь на печи.

— А чего ж вы испугались, ребята, — я же тот Мороз, которого вы звали кутьи с медом покушать! — Голос человечий, ласковый.

Высунули головы из-за трубы, разглядывают.

А он опять:

— А где же, дети, ваши отец с матерью?

Переглянулись дети: совсем не страшный. Ответили вежливо: там, мол, и там.

Потом осмелели:

— Это вы пришли к нам, потому что мы вас звали?

— Потому, потому.

— Вы Мороз?

— Мороз.

Пошептались дети меж собой и уже затевают игру с Морозом:

— А вы не поморозите нашей пшеницы? — это мальчик.

Смеется Мороз:

— Если дадите кутьи с медом, тогда не поморожу.

Девочка тоже:

— А вы нас не задушите? — И спряталась за трубу, притаилась и язычок прикусила, слушает:

— Нет, дети, я таких не душу.

Сидит на скамье, шутит, приманивает детей с печи гостинцами, которые в лесу у зайца отнял.

Смерклось.

Но вот и отец в хату:

— А кто это здесь разговаривает с вами?

Дети скок-скок с печи, отца за полы, шепчут:

— Тату! Тату! Кто это к нам пришел?

— А вот посмотрим! — зажигает каганец.

А тот со скамьи:

— Примете ли как гостя, или, может, из хаты прогоните?

— Коли добрый человек, примем, а лихого, может, и прогоним из хаты, — весело отвечает отец, а сам каганцом присвечивает и пристально-пристально к гостю присматривается.

— Это уж сами решайте, что я за человек, добрый или лихой, — отвечает тот, — я, может, слыхали, Мороз.

Дети — глядь на отца, а отец в лице переменился, и каганец задрожал в его руке. «И впрямь Мороз!» — мелькнуло у ребят.

Говорит тогда отец Морозу, и тихой стала его речь:

— Чего же вы хотите от меня, я человек бедный?

— Потому и пришел я к вам, что вы бедный, — отвечает Мороз. И продолжает: — Ваши дети в окно Мороза звали кутью есть, а я шел мимо окна и услыхал, вспомнил, какой сегодня день, думаю: «Дай зайду к людям в хату».

Поклонился тогда отец Морозу низко.

— Раз так, прошу вас быть у меня дорогим гостем, — сказал он, повернулся к детям, гонит их строгим взглядом на печь. Но куда там! Впились в Мороза глазенками, оторваться не могут: красивый, как картинка, ласковый; нет, думают, должно быть, это не Мороз — обманывают их, малышей…

Скрипнула, открылась дверь, клубы пара наполнили всю хату. Вошла мать, из-за пара ничего в хате не видит, раздевается. Сама с мороза, как роза, румяная, веселая:

— Ну и мороз, даже за ноги хватает!

А гость со скамьи:

— Это еще, хозяюшка, не мороз, — настоящий Мороз у вас сидит в хате! — и чудно как-то засмеялся.

Отец украдкой шепнул что-то матери, и дети снова увидели, как в тот же миг вздрогнула она и кинула испуганный взгляд на гостя. Снова поднялись волосы у детей: «Ой, верно, впрямь Мороз!»

Мороз начал зачем-то расспрашивать, приехал ли на праздник пан в имение… Мать дерюгами занавесила окна. Двери в сенях заперла. Беседуют.

А дети из угла все на гостя посматривают, и странно им: человек как человек — молодой, черноусый, а волосы на голове будто снегом присыпаны, и глаза такие, точно изо льда. Когда не смотрит на них — кажется, такой же, как и все, а как взглянет ненароком этими ледяными глазами, — так и хочется сейчас же шмыгнуть на печь.

Подала мать ужин, пригласила Мороза к столу, сели сами. Выпил Мороз водки, склонил голову на руки. Начал плакать Мороз. Потом петь: да так жалобно, прямо за сердце хватает:

Вытер слезы, жалуется:

— Нет, — говорит, — мне на свете пристанища, как зверь в лесу блуждаю…

И не знают дети, почему им стало так жалко Мороза, — у девочки даже слезы покатились. И мать затихла, и отец качал головой, жалели; однако, когда отец подавал ему чарку, а мать кушанье, — и у того, и у другого дрожали руки.

Поужинал Мороз, поблагодарил.

О том, что дальше было, так рассказывают старые люди: снял, говорят, с себя пояс и рассыпал, будто звезды, по столу настоящие червонцы; так и засверкало в бедной хате!

— Это, говорит, вам, ребята, от Мороза на праздник!

И ушел.

Отец вышел из хаты проводить его.

Мать стала у окна, схватилась за сердце, прислушивается, взволнованная, глаза как звезды горят. И вдруг тихо говорит детям:

— А что, накликали Мороза? И сами не рады!

Вошел отец, мать, позабыв, что говорила, кинулась к нему:

— Ну что, ушел?

— Прямехонько в имение подался! — отец легко вздохнул; глаза у него тоже почему-то сияли.

— Будет у панов гость на сочельник, — добавил он тихо, потом опасливо глянул на детей. — А вы чего рты разинули? Марш на печь!

Дети к отцу:

— Это, значит, такой, тату, Мороз?

— Да, это такой Мороз, а вы думали, каков он?

— А почему же он ходит, и ест, и говорит? Почему у него самопал за поясом?

Отец окинул детей строгим взглядом:

— Глупые вы, дети! Это тот разбойник, по прозванию Мороз, который из панских спин ремни вырезывает, — слышали? Только смотрите ж, никому об этом — ни-ни-ни!

Ночь. Тихо. На окнах все кто-то рисует, цветы из белого кружева плетет, а края тонко золотом окаймляет, — и сияет в темной хате, точно в расписном золотом фонаре. Что-то треснуло. Заблестела на стекле тоненькая дуга, будто золотая нитка, и казалось, что это тот самый прославленный разбойник Мороз бросает из лесу золотыми искрами в маленькие окна.

[1908–1913 гг.]

Пошел ей пятнадцатый год. Ее все знали в селе и говорили, что такой красивой девушки никто не видел с давних пор ни у себя, ни по чужим селам. Немало парубков свое время пропустили не женившись — все поджидали девушку, пока она заневестится, чтобы к ней сватов засылать.

Приказал барин согнать девушек-подростков копать свеклу, погнали с ними и Наталку. Пошла она раз, другой. Пошла в третий раз, но после третьего раза слегла больная. Слегла и не встает и день, и другой, и целую неделю. Передавал барин, чтобы шла на работу, потом нарочито присылал проверить, действительно ли она больна. А потом и посылать перестал. А Наталка тает и тает, как свеча, и никому невдомек, что у нее болит. Спрашивала мать, допытывались дивчата, не дознались.

Перед смертью позвала Наталка мать, стала просить:

— Умру я, верно, скоро, исполните ли вы мою волю?

— Какую, дочка? — спрашивает мать.

— Когда будете меня хоронить, не надевайте на меня, как на девушку, венок.