Юрий Лаптев - Следствие не закончено

Третье поколение семьи Нестеренковых представляли две дочурки Леонида Владимировича — близнецы Люся и Туся. И та и другая — отличные лыжницы, студентки Института физической культуры, и обе настолько — вылитый отец, что их нередко путала даже родная бабушка, а безошибочно различали лишь мать да частый, а в последнее время чуть ли не ежедневный гость в доме Нестеренковых — оперуполномоченный Гаврилушкин, непонятно из каких соображений с первой же встречи обративший особое внимание на Люсю.

— Нет, ты, Николаша, все-таки обязан представить мне письменное объяснение, или, по-вашему, рапорт: на каком основании ты дискредитировал меня в глазах общества?.. Чем я хуже Люськи?

Такой вопрос не единожды задавала бравому лейтенанту обойденная его вниманием Туся, и трудно было понять — чи шутит девушка, чи и на самом деле уязвлена.

На что обычно следовал также шутливый ответ:

— А я монетку кинул. И выпало, представь себе, не решка, а орел. Орлица, точнее сказать.

— Нахал!

Хотя гостевание затянулось чуть ли не до полночи, весь вечер промелькнул для Незлобина как один час. Очень по душе пришлось Михаилу Васильевичу исполнение двумя сестричками — Тусей и Люсей — под гитару его любимой песни «Враги сожгли родную хату». Понравились и пельмени — не какие-то покупные, а самые настоящие, которыми потчевала гостей Прасковья Акимовна, и неуклюжий баловень Маркиз — щенок, титулованный ввиду явно «дворянского» происхождения. Но больше всего заинтересовал — только уже не гостя Михаила Васильевича, а следователя Незлобина — застольный разговор.

— Только вы, Михаил Васильевич, не подумайте, что у меня с этим… ну…

Так как Туся запнулась, ей подсказала сестра:

— Аркашей.

— Никакой он не Аркаша, поскольку… В общем, возвращались как-то мы с… Челноковым из города. Как раз суббота была, в вагоне не протолкнешься, ну и… И сейчас понять не могу: почему вдруг этот парень затеял ни с того ни с сего такой разговор?

— Очевидно, симпатию почувствовал, — снова услужливо, но, по-видимому, некстати подсказала сестричка.

— Мама, скажи Люське!..

— Людмила! — строго сказала Евдокия Сергеевна.

— Разговор даже удивительный, — после недолгого молчания продолжила Туся. — «Вот вы, говорит, живете у себя дома. Папочка и мамочка о вас, наверное, заботятся, котлетками вас угощают. И гуляют с вами тоже приличные молодые люди. Так?» — «Предположим», — ответила я. «Ну а как бы вы, девушка, себя чувствовали, — спросил вдруг меня Челноков, — если бы вам пришлось жить при кладбищенской церкви, на иждивении попов и покойников?»

— Страсти какие! — испуганно прошептала бабушка.

— Пьяный небось был, — сказала мать.

— Вы ж понимаете, я даже не нашлась что ответить… Кладбище, попы, покойники!

— Да, разговор действительно странный, — сказал Михаил Васильевич, понимающе переглянувшись с Гаврилушкиным.

Не менее ценными оказались и сведения, которые сообщила Незлобину доверительным говорком бабушка.

— Хотя и сосед он нам, Семен Семенович Утенышев, и человек обходительный: как весна, так рассаду мне презентует — огурцы, помидоры. Теплицу он оборудовал у себя на участке и парники. И что удивительно: одним котелком обогревает и дом, и теплицу, и гараж! Видали такое?.. Да ведь Семен Семенович только на огурцах и редиске…

— Мамаша, вы отвлекаетесь, — сказала Евдокия Сергеевна.

— Неужели? А к чему это я… дай бог памяти…

— Ну, о чем вы с Ефросиньей Антоновной всю неделю судачите.

— Да, да… Нет, вы только подумайте, Михаил Владимирович…

— Васильевич, — вежливо поправил Прасковью Акимовну Гаврилушкин.

— Разве?.. Ах, это у моего зятька отчество было Владимирович: царство ему небесное, рабу божию Леониду, вечный покой душе! Ведь уж третий год пошел, как его, страдальца…

— Бабуля! — в один голос воскликнули Люся и Туся.

И еще трижды пришлось домашним перебивать безмерно словоохотливую бабушку, вдохновляемую к тому же сочувственным вниманием, с которым слушал ее серьезный и обходительный человек.

А наиболее существенными для Незлобина из обширнейшего потока сведений, собранных Прасковьей Акимовной о жизни соседа, были такие:

— …В прошлом и позапрошлом году у Семена Семеновича проживал гражданинчик — тоже молодой, но посолиднее, чем нынешний, убиенный. Тот был из себя мордастый, а по поведению — вроде как большими делами озабочен: пройдет мимо и глазом на тебя не поведет. Мы с Ефросиньюшкой промеж себя так и называли его — себеумок! И что примечательно: приезжал к Ефросинье на́гости, тоже прошлым летом, внук, Сергеем звать, старшей дочери Ефросиньиной первенец. А сама-то Антонида Петровна, как вышла замуж за инженера Провидина Павла Николаевича, так и… Из Перми он, Провидин-то, а с Антонидкой его познакомил…

— Мамаша! — недовольно сказала Евдокия Сергеевна.

— Ничего, ничего, это занятно, — сказал Михаил Васильевич, чем еще больше удлинил рассказ старушки, существенность которого заключалась в том, что Прасковья Акимовна и Ефросинья Анатольевна приметили, что тот — «из себя мордастый» — частенько возвращался из города на такси и, что весьма удивляло приметливых подружек, никогда не доезжал до дачи Утенышева, где снимал комнату.

— А однажды, это под троицу было, нет, простите великодушно, уже под спас-преображенье, мы с Ефросиньюшкой как раз от всенощной возвращались… Да, а «себеумок», представьте себе, проехал мимо и сошел с машины у дачи Куперштоков, вы, наверное, обратили внимание — зеленый забор в самом конце нашей улицы и на калитке «злая собака». А Куперштоки Самуил Аркадьевич и Марья Ефимовна — он зубной техник замечательный, а она просто жена ему — унаследовали эту дачу…

И хотя Михаила Васильевича Незлобина нисколечко не интересовало, от кого унаследовали дачу за зеленым забором Самуил Аркадьевич и Марья Ефимовна Куперштоки, он оказался единственным из присутствующих слушателем, который прослушал весь сорокаминутный рассказ Прасковьи Акимовны с неослабевающим вниманием.

А покидая гостеприимный домик и посоветовавшись предварительно с Гаврилушкиным, Незлобин обратился к Евдокии Сергеевне с такой удивившей женщину просьбой:

— Я понимаю, что у вас и самих с жилплощадью тесновато, но все-таки… Вы, очевидно, догадываетесь, какого гостя привел к вам Николай Артемьевич?

— Да.

— Так вот, милая Евдокия Сергеевна, простите за фамильярность…

— Ради бога!

— Не сможете ли вы приютить — максимум на месяцок — одного молодого человека. Ручаюсь, что он вас ничем не стеснит…

И к Гаврилушкину, проводившему его до железнодорожной платформы, Незлобин обратился с предложением, также поначалу удивившим лейтенанта: