Юрий Лаптев - Следствие не закончено

Крутогоров умолк. Почему-то опасливо покосился на Громова.

— Ну, ну, извиняйся! — подстегнула Зябликова.

— Даже не знаю, как и подступить… Вот сегодня вы, товарищ Пахомчик, собираетесь привлечь к ответственности ее парней за то, что они собственноручно поучили Леонтия Пристроева, который, — скажу честно, как на бюро! — всем нашим колхозникам осточертел! А завтра… Завтра, возможная вещь, вам придется привлекать к суду и меня — члена партии, как и Зябликову, с военных лет и председателя, который выставлен под стеклышком на областной доске Почета уже четвертый год. Конечно, я и сам виноват в том, что не ко времени вспомнил старинную крестьянскую поговорку «Не подмажешь — не поедешь». Но только… ведь все думаешь, как лучше. Да и колхозники стали крепко наседать на нашего брата: раз, говорят, ты голова — соображай!

Крутогоров снова замолчал, переводя взгляд то на Зябликову, то на Пахомчика.

— Взятка? — помедлив, спросил Пахомчик.

— Похоже. Но только… по-зряшному всучил я вот этими самыми руками одному недомерку собственных — прошу на это обратить особое внимание, — не колхозных, а собственных двести пятьдесят целковых!

— Еще и в бумагу прозрачную завернул. Из-под пряников! — подсказала Зябликова.

— Да? — на суховатом лице Пахомчика выразилась живейшая заинтересованность.

— Все равно пришлось добиваться через райком, — мрачно закончил Крутогоров.

— Чего добиваться?

— Резины для самоходных выписали нашему колхозу шесть комплектов, приводной ремень для движка. А теперь хорошо, если только строгачом меня… премируют.

— Гляди, Степа, рядышком усядемся на одну скамейку! — снова неподходяще весело сказала Евдокия Андрияновна и, обмахнув разгоряченное лицо косынкой, присела на стул.

— Смешного здесь, товарищ Зябликова, мало! — сказал Пахомчик и снова записал что-то в блокнот. — Вместо того чтобы помочь нам оздоровить аппарат некоторых районных учреждений, вы сами плодите лихоимцев!

— Вон как! — Зябликова уже откровенно рассмеялась. — Выходит, Степан Федорович, что и за районных комбинаторов мы же с тобой в ответе!

Пахомчик, казалось, не обратил внимания на язвительную шутку. Он деловито вытянул ящик стола, достал оттуда целлофановый сверток.

— Не ваши, случайно?

— Мать честная, мои! — Крутогоров подшагнул к столу и даже машинально протянул к деньгам руку.

— Нет, товарищ Крутогоров, поскольку вы действовали, как говорится, в обход законности… Всё!

Пахомчик убрал пачку и накрепко задвинул ящик.

— Чисто сработано! — Крутогоров снова отступил от стола и демонстративно заложил за спину руки. — Знать бы, что это ваш человек…

— Кто?

— Ну, который меня… обремизил. Лоскутников, короче говоря.

— Фамилия знакомая. — Пахомчик сделал еще пометку в блокноте. — Нет, Степан Федорович, это человек отнюдь не наш! И кстати… Чем вы сможете доказать, что Лоскутников принял от вас это… доброхотное деяние?

— Чем докажу? — У Крутогорова строптиво пригнулась голова, еще больше отвердело лицо. — Да я его уже предупредил: душу из подлюги выну, если будет запираться! На этот счет, товарищ прокурор, у нас еще с партизанских времен опыт сохранился. Да и до войны… Ведь меня мамаша родила в один день с советской властью, вместе росли, вместе переживали… всякое. Так что — разберемся!

На этом и закончилось посещение двумя колхозными руководителями районного прокурора, случайным свидетелем чего оказался Громов.

— Вот это люди! — вырвалось пылкое восклицание у Михаила, когда они остались в кабинете снова вдвоем с Пахомчиком.

— Да, за последние годы наши люди здорово выросли, причем не только ответственность свою осознали, но и права! А главное — зорче стали. Так что таким руководителям, как Леонтий Никифорович Пристроев…

Пахомчик устало потянулся, откинулся в кресле.

— Но, к сожалению, дорогой Михасик, пока что мы, законники, вынуждены рассматривать и Зябликову и Крутогорова как злостных нарушителей советского права.

— Позвольте! Но ведь их чистосердечное признание проливает свет… Почему смеетесь?

— Проливает свет! Проливает слезы! Все это из области изящной словесности. И уж кому-кому, а вам, будущему юристу, надлежит знать, что личное признание, не подкрепленное неопровержимыми уликами, — лирика! Кстати о признании: не поведал тебе случайно твой любимец…

— Любимец?!

— Ну, бывший: ведь еще на днях ты мне аттестовал Небогатикова как личность высоко одаренную и даже своим другом назвал… Ну, ну, не топорщись! Между прочим, меня сейчас меньше заботит моральная сторона ваших взаимоотношений. Интересно другое. Ведь, судя по всему, этот самый Лоскутников далеко не простачок. И выкрасть у него деньги…

Пахомчик не договорил, потому что ему показалось, что разговор Громову неприятен.

— Впрочем, все это не столь уж существенно.

— Нет, существенно! — с неожиданной горячностью возразил Михаил. — И даже весьма существенно. Для меня, во всяком случае: ведь только что я окончательно убедился, что Небогатиков снова оказался не только вором, но и мелким лгунишкой!

— Даже так?

— Да! Ведь, по его словам, он случайно забрел на квартиру, причем не к Лоскутникову, а к одному уважаемому человеку. И — также совершенно случайно! — обнаружил в пустой комнате этот сверток, видимо специально подготовленный для него! Смешно?

— Да-а… звучит наивно, — согласился Пахомчик.

Помолчал, что-то соображая, затем спросил, будто самого себя:

— Интересно, что это за уважаемый человек?

— Пожалуйста: Кузьма Петрович Добродеев, — сказал Михаил. Тоже помолчал выжидающе, потом добавил: — Хотя всем нам было ясно, что этот подонок заврался, я все-таки решил проверить…

После глубоко разволновавшей всех участников сцены на веранде ресторана Михаил сразу же направился к Добродееву. Дома застал только одну Елизавету Петровну, накрывавшую на стол.

— Ах, какая жалость! Ну что бы вам прийти минут на десять раньше, — заговорила Елизавета Петровна с притворным сочувствием. — А теперь — позвонил Катюше какой-то молодой человек, судя по голосу, и она ушла. Вот незадача!

— Мне нужен Кузьма Петрович.

— Чего вдруг?

— По важному делу.

— По служебным делам Кузьма Петрович дома не разговаривает.

— Понятно.

— А что ему передать? — крикнула Елизавета Петровна уже вслед уходящему Михаилу.

— Физкультпривет! — донеслось до нее из сада.

— Ох, и наплачешься ты, Екатерина, с таким охламоном! — сердито расставляя по столу тарелки, обратилась Елизавета Петровна к отсутствующей племяннице. — Уж то ли не жених был Павлуша Пристроев: уважительный, из хорошей семьи…

Елизавета Петровна не закончила фразы, потому что в комнате вновь появился «охламон» в сопровождении самого Кузьмы Петровича.