Юрий Лаптев - Следствие не закончено

Просторное, свежесрубленное из пахучих, смолистых бревен помещение правления колхоза «Заря» неярко освещено светом керосиновой лампы, незаслуженно прозванной лампой-молнией. Тягучими паутинными слоями колышется в воздухе махорочный дым. По отпотевшим стеклам окон змейками сбегают капли.

— Может быть, последний снег зима дает. Золотой снег! А почему на поле сегодня выходила только вторая бригада. А первая? А третья? Вот уж верно говорится: умного беда учит, а дураков косит!

Отчеканив последнюю фразу отрывисто и зло, как пулеметную очередь, Федор Бубенцов замолчал и огляделся.

Девятнадцать коммунистов колхоза сидят с раскрасневшимися от духоты и волнения лицами. Все смотрят на Бубенцова, но смотрят по-разному: одни с одобрением, другие с любопытством, а некоторые и с испугом. Никто не ожидал от него такого резкого выступления. Федор Васильевич и на собрании-то чуть ли не первый раз после возвращения с фронта появился.

— Неверно говоришь, Федор Васильевич, — обиженно отозвалась от окна звеньевая Дуся Самсонова, — из моего звена тоже пять девчат сегодня на снег выходили. А навозу сколько мы вывезли за эту неделю!

Скуластое и упрямое, туго обтянутое кожей лицо Бубенцова сердито. Топорщатся небольшие колючие усики.

— Ну, пять, а в бригаде вашей сколько? Шестьдесят пять. Нет, видно, засуха не только землю, а и мозги людям припекла. Ведь весна, вот она, за дверями. А мы что? Только письма надежные сочиняем в райком да обком. Дескать, клянемся, вот-вот все соберемся, дай только в лаптях разберемся! Да я бы на месте Ивана Алексеевича заявился в наш знаменитый колхоз потиху, выбрал из плетня жердинку гладкую да вместо агитации — вдоль спины, начиная с первофлангового, с секретаря… Хоть и дружок мне Торопчин.

— Ай-яй-яй! — Сидящий близко от Бубенцова небольшой, юркий, всегда взъерошенный бригадир третьей бригады Камынин неловко заерзал по скамье, живо представив себе жердинку в руках Бубенцова.

— Ты такой — мужик ласковый! — насмешливо протянула густым, почти мужским голосом невысокая, бровастая и смуглая доярка Анастасия Новоселова.

— А что, не нравится моя басня?

— Очень нравится, — серьезно сказал Иван Григорьевич Торопчин. Он сидел за столом, почти под лампой, и падавший сверху свет делал его лобастое, резко очерченное лицо худым, а глаза запавшими. — Хоть ты и перехватил малость в своей критике — не страшно. Разберемся. Только я не пойму, Федор Васильевич, что же все-таки ты предлагаешь, кроме дубины?

Бубенцов долго смотрел в лицо дружка. Он ждал своим, по существу излишне резким, словам отпора, а встретил на лице Торопчина улыбку и одобрение. Поэтому Федор Васильевич, что называется, потерял запал и предпочел уклониться от ответа.

— Мое дело — предупредить. А уж командует пускай тот, кому по чину полагается.

— Ясно. Знаем мы таких резвых. Случись что, я, мол, только в колокола бренчал, а обедню батюшка служил: он и ответчик, — насмешливо пробасил бригадир первой полеводческой бригады Иван Данилович Шаталов.

Кто-то сидящий у печки гулко захохотал и поддакнул Шаталову:

— Разлюбезное дело — учить да лечить. Абы не работать.

— Ты, товарищ Шаталов, не подкусывай! — вспылил Бубенцов. — Хотя сапог у меня и на деревяшке, но шапка пока на голове. Будь моя власть, я бы со всех вас, юристов, так спросил, что на полусогнутых забегали бы.

— Вон как!

— Ясно. А на ком до войны держалась вся МТС? На Федоре Бубенцове, известно!

До сих пор молчавшие колхозники оживились, заговорили, задвигали скамейками. Сразу обнаружилось, что в помещении много народу.

Торопчин, не сводивший темных пристальных глаз с лица Бубенцова, повернулся к собранию, застучал по столу массивной зажигалкой:

— Пока остыньте, товарищи. Послушаем, что нам председатель скажет — Андрей Никонович. Ведь его слово сегодня первое.

Из-за стола медленно и трудно поднялся высокий старик с очень худым лицом, окаймленным желтоватой, выцветшей бородкой. Он заговорил негромко, с хрипотцой, то и дело покашливая, устремив взгляд куда-то в угол.

— Слышали уж вы мои слова не раз, а вот ходу им не даете. Опять повторю. Колхозом мне управлять неподсильио… Неподсильно! Ведь хозяйство-то — десяток гектаров добавь, и вся тыща. А я какой молодец — по избе пройду, а у порога присяду. Сам не пойму, какая сила всю войну меня держала. Из последних тянулся. А тут еще засуха навалилась, все пожгла. Семьдесят восемь лет я прожил, а такой напасти не запомню. Вот ты, Федор Васильевич, говоришь, почему наши люди на работу стали не дружные? А есть ли у них силы?

— Найдутся! Силу из русского человека ничто не выжмет. Ни война, ни засуха! — уверенно ответил Бубенцов, оглянул окружающих и встретился взглядом с Торопчиным.

Оба улыбнулись.

— Весну-то я заприметил еще с осени, — так же тихо продолжал Андрей Никонович. — И рад бы ее встретить, как полагается, с поклоном, Да, видно, спина не гнется. Чем сеять будем, если, самое малое, двести пятьдесят центнеров семян не хватает? Ну, картошки по дворам собрали и еще соберем. Последнее отдадут люди на такое дело. А зерно? Опять же инвентарь. По делу еще на восьми плугах надо лемехи сменить, а где я железо возьму? Знаете ведь, какое положение, — четыре года землю чугуном кормили. Теперь на МТС тоже в этом году надежда плохая. Трактора в первую очередь целину да запущенные земли поднимать начнут. А нам если и помогут, то после других. Ведь район как смотрит: «Заря» — колхоз самостоятельный, управится своими силами. Это как? Была, верно, она — сила, когда земля подносила.

Последние слова Новоселов договорил с трудом, потому что горло перехватил приступ стариковского кашля. Все терпеливо ждали, чем же закончит свою унылую речь председатель. Но не дождались.

— Говори-ка лучше ты, — откашлявшись, наконец, сказал Новоселов Торопчину и сел.

Иван Григорьевич поднялся, привычным для него движением крепко потер рукой лоб, заговорил не спеша, обдумывая каждое слово.

— То, что тебе, Андрей Никонович, семьдесят восемь лет, нас не пугает.

— Пустяковый возраст!

— Самая пора жениться! — послышались возгласы.

— Но вот то, что ты весны испугался… плохо, — продолжал Торопчин, и появившиеся было на лицах улыбки исчезли, — Прости за прямое слово, но такие мысли, пожалуй, хуже старости. Семена, тягло, инвентарь… Нет, все-таки не это решает успех дела, а люди. Люди! А ведь сейчас в нашем колхозе чуть не на всех руководящих постах коммунисты. Да разве это плохая тебе поддержка? Вот вы только послушайте, товарищи, что о нас пишут.

Торопчин достал из планшета газету, бережно развернул ее.

Дуся Самсонова спрыгнула с подоконника и неслышно приблизилась к столу. Кузнец Никифор Балахонов — большой, сутулый, жилистый, — оторвал от печи свою широкую спину, неловко ступая, прошел вперед и присел на краешек скамьи рядом с Анастасией Новоселовой.