Антонина Коптяева - Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк

— Возможно, но дипломатическая попытка умолчать об очередном поражении была бы просто нелепой, — возразил Кичигин и оглянулся на вошедшего Александра Коростелева, запыхавшегося то ли от волнения, то ли от быстрой ходьбы. — Что случилось?

Коростелев, расцветая светлозубой неудержимой улыбкой, обвел сияющим взглядом всех работников редакции:

— Только что на заседании правления кооператива мы получили телеграмму от Петра Алексеевича… Трудно поверить, но ведь сообщает Кобозев! В нашей стране произошла революция, Николай Романов свергнут с престола.

Несколько мгновений в комнате стояла тишина. Потом все сразу заговорили наперебой, засмеялись, бросились целовать друг друга и качать Коростелева. Подхватив оброненные им телеграммы, Кичигин начал читать их вслух.

Петр Алексеевич писал, что после захвата Государственной думы в Петрограде создан Совет рабочих и солдатских депутатов, а на улицах столицы и в Москве еще идут бои между рабочими и юнкерами.

«Как в девятьсот пятом году», — подумал Александр и вдруг совсем близко увидел одного из лидеров оренбургских меньшевиков, вытиравшего глаза и губы белоснежным платком с видом восторженного умиления.

— Тоже до слез растрогались, — заметил Александр, а сообразив, что тот тянется и к нему с поцелуем, поморщился, даже в такие радостные минуты памятуя, что с меньшевиками надо держать ухо востро.

Но уклониться не удалось, и Александр был заключен в рыхлые теплые объятия «лидера».

Истово расцеловав его, тот сказал с привычным ораторским пафосом:

— Дожили до светлого дня! Не зря боролись, не щадя живота своего!

Возражать не приходилось: действительно дожили, и насчет борьбы тоже сказано уместно, но Коростелев прекрасно понимал, что меньшевикам, как и эсерам, будет не по душе рабочая власть.

И, не испытывая противную сторону (что было совсем не в его характере), а наступая, Александр Коростелев сказал:

— Нам надо экстренно созвать здесь, в помещении редакции, группу социал-демократов, чтобы разработать план совместных действий.

— А именно? — Матерый соглашатель мгновенно остыл и уже не с восторженной, а с брюзгливо-усталой миной тяжело опустился в кресло, притерся к его спинке плечами. — Что вы имеете в виду?

— Нужно немедленно обсудить вопрос о выборах в Советы по заводам и предприятиям.

— К чему такая поспешность? Вопрос серьезный и требует предварительного широкого обсуждения в печати.

Александр снова как будто ощутил объятия этого «милого» друга и крепко провел по лицу ладонью, словно хотел стереть следы его поцелуев.

«Вот как вы запели, когда возникла необходимость решать на практике насущные проблемы революции!» — подумал он, а вслух сказал:

— Вопрос действительно серьезный, но он давно проверен практикой революционной борьбы. Самотек и двойственность в политике во время переворота недопустимы… Судите сами: царя уже нет, а монархисты стреляют в рабочих. Чего же прикажете ждать?

— Созыва Учредительного собрания, — категорически заявил меньшевик, — только оно может определить форму народовластия.

Сообщения в газетах о свержении российского самодержавия произвели на горожан поистине ошеломляющее впечатление. Давно уже в народе ходили разные слухи о царской семье. Насчет Распутина и его отношений с царицей судили и рядили все, кому не лень. Но каково было собственными глазами увидеть напечатанное черным по белому: «Государь отрекся от престола!»

Городской митинг возник почти стихийно. Огромные толпы людей спешили по улицам туда, где под открытым небом была наспех сооружена трибуна. Шли солдаты гарнизона, нестройно, грозными колоннами двигались с окраин рабочие, а потом хлынули пестро одетые обыватели, интеллигенция, гимназисты. Все были охвачены одним восторженным порывом:

— Ура! Да здравствует революция!

Трибуна превратилась в островок среди шумного людского моря.

Ораторов объявилось много. Александр Коростелев стоял среди железнодорожников, ревниво следя за выступающими, которые высказывались сразу по два и даже по три человека.

Люди, стоявшие позади, все равно ничего не слышали, но лица их светились радостью.

Только казаки, прискакавшие для «поддержания порядка», но не получившие приказания разгонять демонстрантов, с молчаливым недоумением посматривали вокруг.

Все смешалось: речи большевиков, меньшевиков, эсеров, кадетов. И вовсе беспартийные, никому не ведомые говоруны лезли наверх, с охотой подсаживаемые близстоящими.

— Форменная стихия: кто во что горазд! — сказал Александр брату Георгию, косо посматривая на каких-то интеллигентов и нахальных купчиков, которые тоже кричали свои приветствия революции, источали слезы умиления и целовались, будто в Христов день. Георгий усмехнулся презрительно, но благодушно.

— Распинаются за свободу для своей касты.

Он был в отличном настроении. Даже разгром булочной, устроенный утром его подшефными из Нахаловки и с мельницы Зарывнова, не омрачил ему праздника.

— Это уже прошлое, когда люди должны у хлеба умирать с голоду! — сказал он Александру. — Ведь не ювелирную лавку разграбили, не банковскую контору, а ради куска насущного для детей разбили витрины. Конечно, и давнее ожесточение прорвалось.

Он был не такой высокий, как Александр, зато плотнее, пошире лицом, и лишь с первого взгляда разительно напоминал брата тем особым родственным сходством, когда на самом деле нет почти ни одной схожей черты.

— Пускай выговорятся. Сейчас на каждый роток не накинешь платок: у всех накипело, — сказал Андриан Левашов. — А у буржуазии сразу возникла смычка с эсерами и меньшевиками. Вроде медовый месяц начался — от поцелуйчиков аж губы вспухли. Поглядим, что они запоют, когда мы предложим начать выборы в Совет.

Александр уже стоял на краю трибуны, стиснув в руке шапку, смотрел на обращенную к нему тысячеглазую притихшую толпу.

Ветер, еще по-зимнему холодный, но уже дышавший свежестью первых проталин, шевелил его коротко подстриженные волосы, холодил лицо, пылающее страстной решимостью. Рабочие Оренбурга хорошо знали и любили его, известен он был и солдатам гарнизона, а остальных просто заставила насторожиться необычная наружность этого волевого, смелого человека.

— Товарищи, граждане! — громко сказал он, почти не слыша своих слов, так гулко билось его сердце. — Приветствуя революцию, мы сразу должны подумать о практических задачах, которые она поставила перед нами. Страна находится в очень трудном положении. На нас надвинулись разруха, голод. Мы безнадежно увязли в кровавой войне. Требуют своего немедленного разрешения вопросы о мире с Германией, о передаче земли крестьянам. Все эти задачи, жизненно важные для миллионов людей, легли теперь на наши плечи, и мы обязаны создать власть, которая сможет разрешить их по-настоящему раз и навсегда. Такой властью являются Советы рабочих и солдатских депутатов, созданные самим народом во время революции девятьсот пятого года. Мы, большевики, уже поместили в газетах обращение о выборах и призываем вас немедленно выдвигать своих депутатов. Да здравствуют Советы!