Антонина Коптяева - Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк

Митя кивнул и не сразу глухо сказал:

— Ездили. Нашли…

Вирка так и загорелась жарким любопытством:

— Как она там?

Митя только рукой махнул.

— Неужто не взял он ее за себя?

— Взял.

— Плохо живут, что ли?

— Богато живут и, похоже, дружно.

— Тогда чем ты недовольный? Чего хмуришься?

— Чего?! Маленькая разве, не понимаешь? В богатом доме живет теперь наша Фрося. Муж офицер, хоть и низшего звания. А свекор эдакий бородач-держиморда. Сразу видно — в карателях ходил. Чему тут радоваться? Об Косте говорить нечего. А мне, думаешь, легко было Коростелеву рассказывать, а после с папаней толковать?

— Все ж таки про Нахаловку-то она спрашивала? Неужто и поклона нам не послала?

— Гостинцы матери навязывала, я не взял.

Вирка развеселилась:

— Взял бы да нам отдал. Не вроде платы за невесту, а как военну дань. С врага-то можно брать? Берут всегда!

Когда Костя вернулся, Виркина орава была снова в сборе и вода в котелке кипела: хозяйственная Нюшка сообразила сунуть сначала в топочку два кирпича, и огонь горел под самой плитой.

Отрезали каждому хлеба, дали крошек и цыплятам.

— Надо за ними смотреть, а то кошка их утащит, — сказал Костя.

— Да теперь уш они вше равно не выраштут, — ответила восьмилетняя шепелявая Мотька.

И всем стало смешно, улыбнулся даже Илюша, который прилежно следил за тем, как Яшка и Степка устраивали на низеньком широком подоконнике гнездо для цыплят.

— Об этом нечего печалиться, — вздохнув, сказала Вирка. — Надо думать, как пробиться, покуда я настоящим наборщиком стану. Я уж так стараюсь, так стараюсь, чтобы ни одной буквочки не пропустить, не напутать чего. Глаза у меня востры, руки быстры, да вот грамота подкачала. В школе еще учиться надо.

— Ну и учись себе. Дома без тебя управимся, на своей-то воле, — заявила Нюшка, преданно глядя на старшую сестру. — Зойка и Мотька теперь помощницы…

— И мы поможем, — пообещал Митя, желая рассеять тревогу всегда задорной, смелой девушки.

— Я вам из Тургая баранчика пришлю, — сказал Костя, мысленно уже переселившийся в киргизские степи.

Нюшка ахнула:

— Живого?

— На что он вам, живой! Мяса пришлю.

Ребятишки притихли, представив такой богатый гостинец, а Мотька даже облизнулась. В это мгновение и раздался тяжкий удар в дверь, затем она распахнулась, и кто-то лохматый, большой, сопя и склоняясь под низким потолком, ввалился в каморку.

— А-ба! — взревел он диким голосом, растопырив жилистые руки, будто собирался задушить всех. — Чаи распиваете, а отец рыщет, как собака, голодный? Детушки родны — черт вас надавал! Целу жизню свет мне застили со своей маманей. Вирка, тварь, собирай манатки, марш домой!.. Чего смо-отришь? Ну, дерзка, последни космы вырву.

— Не вырвешь. Хватит тебе. Проваливай.

Вирка не растерялась, не опустила глаз, а стояла, гордо выпрямясь, прикрывая собою малышей.

В Нахаловке были большие нары; из-под них родитель, как людоед, выволакивал детей для избиения то за ноги, то за волосы. Но если успеешь забраться подальше — все-таки какое-то убежище, а тут спрятаться негде.

— Никуда мы с тобой не пойдем!

— Врешь — пойдешь! Отцовска воля главней ваших Советов! — злорадно изрек Сивожелезов. И, отшвырнув метнувшегося навстречу Костю, размахнулся, делясь в дочь полупустой бутылкой денатурата.

Митя, никогда не участвовавший в драках, подстегнутый криком детей, бросился на помощь Косте. Вдвоем они держали его за руки, а он, будто обрадованный возможностью побуйствовать, выкрикивал матерные слова, заполнив чистенькую каморку винным перегаром, плевался и пинался.

— Что тут происходит?! — Резкий окрик вошедшего Александра Коростелева заставил всех обернуться к двери. — Гражданин Сивожелезов, за свои безобразия вы будете задержаны и арестованы.

— Да я ничего, — неожиданно сникнув, трусливо забормотал буян. — Я вот к дочке… Вирке своей. На новоселье… Детишков-то навестить надо.

Вирка чуть не разрыдалась при виде Коростелева, только что приехавшего с вокзала, мертвенно-бледная, подошла вплотную к отцу, посмотрела в упор, дыша непримиримой ненавистью:

— Ты нам никто. Понял? И не ходи сюда больше. Не смерди! Я тебя на порог не пущу.

— Ведите его, ребята, к постовому, а я позвоню в Совет, чтобы дали ему суток двадцать для прохлаждения и раздумья.

— А я не желаю к постовому! — попытался еще покуражиться Сивожелезов.

— Тогда именем Советской власти заявляю вам: вы арестованы, и извольте подчиняться.

— Плевал я на нее!

— На кого, гражданин арестованный?

Сивожелезов нагло ухмыльнулся:

— Да вот на дочерю свою — Вирку… — И, выходя, подталкиваемый с обоих боков, бросил от двери угрожающе: — Я тебе припомню «именем Советской власти», комиссарска потаскуха!

— Что же это, Александр Алексеич?! — ломким голосом сказала Вирка. — Радости-то у нас сколько было сегодня! Вроде праздник светлый. И вот явился, наплевал в душу.

— Держись, дорогой товарищ! Самое страшное теперь у вас миновало. — Александр Коростелев взял на руки Илюшу, легонько потормошил его и поцеловал. — Все будет хорошо, ребятишки! Отличнейшим образом все наладится при нашей будущей Советской власти. — Глаза Александра сияли: он был доволен поездкой и откровенно радовался. — Такие безобразники, как ваш отец, скоро подожмут хвосты. А ты, Вира, помни всегда о том, что ты теперь в рабочий класс вошла. Наборщик газеты — это самая почетная профессия. Подумай, сколько мозолистых рук будут держать газету, набранную тобой и твоими товарищами по работе. А мы, коллектив редакции, защитим тебя от любых бед. Помогать станем, словно многодетной матери.

— У меня и правда, как у детной матери, вся забота сейчас — ребятишек вырастить, — сказала Вирка, снова воспрянув духом.

— Вырастем, раз тятенька нам мешать не станет, — пообещала Нюшка. — Испужался он Советской-то власти. Небо-ось заюлил!

Александр Коростелев посмотрел на заплаканную девочку, и его глаза тоже вдруг увлажнились слезами.

Караван-Сарай — гордость оренбуржцев — стал теперь центром заседательской суетни.

В большом зале, на втором этаже левого крыла, и в комнатах, расположенных вдоль коридора, проходящего через все здание, круглосуточно проводились заседания комитетов разных партий и Советов. На совместных собраниях нередко вспыхивали перебранки, а страсти с каждым днем разгорались сильнее.

— Горлом берут краснобаи! Скопом наваливаются, — сказал Александру Коростелеву Кичигин, наблюдая за тем, как, оживленно разговаривая, выходили заседавшие. Он, Коростелев и Мария Стрельникова стояли во дворе у распахнутых дверей, ждали запропастившегося в толчее Георгия.