Анатолий Дементьев - Прииск в тайге

До вечера охотник провозился у реки. Вьюга с голодухи выла на берегу, призывая хозяина. А Никиту распирала хмельная радость. На всю тайгу хотелось закричать о своем счастье, запеть победную песню, пусть все знают, какое ему привалило богатство. Шутка ли, миллионером стал в один день, и миллионы у него сейчас под ногами валяются, сапогами их топчет. Вышел на берег из воды, повалился на молодую, только проклюнувшуюся шелковистую траву, обнял собаку.

— Вот и нашли, Вьюжка, золото. Богачи мы теперь. Хочешь, в город поедем? Самый лучший каменный дом купим, лошадей выездных заведем, полную тройку, да что тройку, две, три тройки. В шелках да бархате будем щеголять. Хочешь, тебе отдельный дом поставлю, пуховиками да коврами весь застелю? Из золотой и серебряной посуды прикажу тебя потчевать, чем пожелаешь. Хочешь, шампанским поить буду доотвала? Знаешь шампанское? Возьмешь бутылку, а пробка — хлоп! Брызги и пена — прямо в твою собачью морду…

Лайка вертела большой головой, упиралась лапами в хозяйскую грудь. Непонятны ей речи, но рада собака, что хозяин веселый, давно таким не видала его. Лает, визжит Вьюга, щелкает зубами.

И вдруг помрачнело лицо хозяина, оттолкнул собаку.

— Для чего нам золото? Оно не вернет ни Анюту, ни сына. А нам в тайге и без него ладно.

Но азарт искателя брал свое, и Никита продолжал поиски.

Плетнев сидел на выступавшем из воды камне. Курил, посматривая на левый высокий берег. Вьюга куда-то убежала. Выколотив, пепел из трубки, Никита поднялся на бугорок, поросший молодыми сосенками. Когда-то здесь бежал ручей: вода пробила извилистую дорожку на камнях. Ручей высох, а дорожка осталась. Плетнев шел по ней и внимательно смотрел под ноги. Носком сапога разбивал комья рыжей земли, подбирал камешки, вертел в огрубевших пальцах, скреб черным ногтем. Крепкие разбивал обушком топора, смотрел на излом и отбрасывал.

Так по ручейковой дорожке он поднялся на бугор и увидел большую яму. Вешние воды и прошлогодние дожди сильно размыли ее. Сейчас воды в яме не было, стенки местами обвалились, и крупные комья земли скатились на дно. Высокая, в добрых два обхвата сосна, когда-то росла у самой ямы, а потом упала, вывернув могучими корнями глыбы земли и камни. Корневище старого дерева закрыло собой половину ямы. Отсюда и брал начало ручей. Когда таяли снега или шли дожди, здесь скапливалась вода и постепенно стекала по каменистой дорожке.

Сняв с плеча ружье и повесив его на сучок ближайшей сосенки, Плетнев спрыгнул в яму. Ползая по земле, собирал камешки, разминал в пальцах комки глины. Камни попадались все больше с кварцем, крепкие, приходилось разбивать топором. Один камешек, не больше куриного яйца, показался странно тяжелым. Никита обмял приставшую к нему землю и радостно вскрикнул: золотой самородок. Бросился туда, где подобрал камень, и нашел еще один. Оба они выпали из той земли, что подняла на своих корнях упавшая сосна. Плетнев залез на дерево, топором пообил засохшую землю с корней и всю ее перемял в пальцах. Нашел еще три самородка помельче первых. «Выходит, на гнездо напал. Только где же оно? Сосна раньше вон там стояла, значит, там и искать надо». Вскарабкался по крутой стенке, раздвинул сухую траву и в пот бросило: вот оно, гнездо. Вот один самородок, вот другой, да крупный, на фунт потянет. «И жилка здесь, в яме должна быть, — пронеслось в голове, — поискать надо». Никита опять спустился в яму, осмотрел стенки: где из земли жилка выходит? Ползая по яме, заглядывал в каждую трещину, шарил по выступам. В карманах больше трех фунтов золота, а ведь он еще и за лопату не брался. Что же будет, если эту землицу поковырять хорошенько?

Вдруг рядом с Плетневым на землю упала тень, чуть передвинулась и заслонила собой солнце. Будто кто в спину толкнул охотника, чувствует на себе пристальный взгляд — смотрит кто-то сверху. Сердце сжалось, а потом заколотилось быстро-быстро. Горячая волна прошла по телу. Ни одного движения не сделал Никита. Как стоял, согнувшись, так и замер. Кто там, наверху? Человек? Зверь? Хуже, если человек, от него пощады не жди. Давно уж, поди, наблюдает, как он, Плетнев, распихивает по карманам самородки… Что же этот, наверху, дальше делать станет? Эх, зачем ружье на сосенку повесил! Вот он из этого ружья и саданет промеж лопаток… И Вьюга где-то запропастилась. Ну, а если не человек там, а зверь?

Охотник резко выпрямился, повернулся к тому, кто стоял у ямы. В глаза ударило яркое солнце и на миг ослепило. Но Плетнев успел заметить, что против него стоит не человек, а какое-то темное мохнатое чудище. «Медведь», — мелькнула догадка, и в тот же миг с шумом обвалился большой кусок земли, выступавший над ямой. Зверь кубарем скатился вместе с ним и оказался возле человека.

Перепуганный мишка страшно рявкнул и тотчас поднялся на дыбы. Мохнатая бурая гора качнулась, повалилась на человека. Смятый тяжестью навалившегося зверя, Никита упал около вывороченной бурей сосны. Зверь заревел, наткнувшись мордой на острые обломленные концы сухих корней, но успел ухватить лапой человека, прижать к дереву.

Плетнев уже успел оправиться от неожиданного нападения, вернулось хладнокровие. «Ружье… там, наверху. Топор, где он? Обронил в яме… Нож!» Правой рукой рванул из ножен широкий, отточенный как бритва, охотничий нож, резким взмахом погрузил его по самую рукоятку в мохнатую грудь зверя, повернул, вытащил и мгновенно нанес второй удар. В лицо брызнула липкая горячая кровь, а в ушах зазвенело от медвежьего рыка. Сильная когтистая лапа обрушилась на голову охотника, содрала шапку и скользнула вниз по плечу распарывая полушубок. Ревущий от боли, разъяренный медведь старался вытащить человека из-под дерева, подмять под себя. Обливая врага кровью, хлеставшей из двух глубоких ран, зверь рвал когтями охотника, а тот, пригибая голову, пытался уползти, заслониться стволом и корнями сосны. Далеко отброшенный нож тускло поблескивал на солнце.

У ямы раздался злобный лай, и в нее стремительно скатился грязно-белый клубок. Лайка с налитыми кровью глазами и вздыбленной шерстью, кинулась на медведя, вцепилась острыми зубами в его жирную ляжку. Зверь осатанел от боли, оставил человека и живо повернулся к новому врагу. Тяжелый удар лапы пришелся на пустое место: собака ловко увернулась. Быстро наскакивая, не переставая лаять, Вьюга выискивала, с какой стороны удобнее цапнуть мохнатого зверя. Не впервой она встречала медведя, знала, как надо вести себя, чтобы отвлечь его от хозяина. Медведь присел, зажимая одной лапой раны на груди, а другой отмахиваясь от налетавшей на него увертливой лайки. Зверь не видел, как за спиной поднялся человек, подобрал с земли топор. Мишка будто нарочно вытянул шею, подставив лобастую голову с маленькими, зло прижатыми ушами. Охотник взмахнул топором. Хряснули кости. Вой огласил тайгу, оборвался на высокой ноте и перешел в хриплый, захлебывающийся рев. Зверь упал, судорожно заскреб сырую землю кривыми черными когтями. Мохнатая туша дернулась раз, другой и затихла. Вьюга с торжествующим рычанием кинулась на поверженного врага. Остервенело вцепилась в ляжку, отскочила, подбежала снова, обнюхала окровавленную голову зверя и отошла, часто дыша, высунув язык, поводя тощими боками.